Слой 1
Шрифт:
Слесаренко гнал из головы эти мысли, потому что пользы от них не было, только растравливал сам себя. «У одних отбираем, другим отдаем, — в который раз подумал Виктор Александрович и тут же успокоил себя: " Ничего, вот придут деньги от Шафраника, снесем тут всё к чертовой матери раз и навсегда…».
Машина начальника треста уже стояла у крыльца общаги, и сам Чернявский стоял тут же в длинном кожаном плаще, без шапки, блестя под солнечными лучами черной гривой волос. Вокруг него толпились мужики и бабы — кто в домашнем, кто в пальто и телогрейках
— Сейчас начнется, — сказала женщина из БТИ, и они втроем выбрались из машины.
— Что я вам говорил? — наступательно гаркнул на толпу Чернявский. — Я говорил: приедет, вот он и приехал. А ты волну гнал! — Чернявский ткнул пальцем в грудь Лысоватого. — С тобой еще отдельно разобраться надо. Небось, себя-то первого в список на отселение поставил?
Лысоватый возмущенно развел руками и хотел что-то ответить начальнику, но стоящая рядом с ним женщина в платке и старой искусственной шубе схватила его за рукав «болоньи» и развернула.
— Как это себя поставил? Я первая в списке стояла, у меня детей трое. Я тебя сейчас так поставлю, ты у меня раком встанешь, паразит! На наших костях, значит, в рай решил въехать? Щас как ёбну по морде твоей лысой, паразит хренов!
— Во дают! — расхохотался Чернявский, прихлопнул ладонями по блестящей коже пальто и двинулся навстречу приехавшим. — Здорово, начальник. Принимай командование, пока они друг дружку не изуродовали.
Виктор Александрович поздоровался с ним за руку, прошел к крыльцу. Кричавшая женщина замолчала, а лысоватый мужик так и стоял, растопырив руки, багровел лицом.
— Здравствуйте. Кто из вас Капустин?
Лысоватый опустил руки и сказал:
— Я Капустин.
— Очень приятно. Слесаренко Виктор Александрович, заместитель председателя городской Думы. А вас как по имен и-отчеству?
— Иван Михалыч, — представился лысоватый и протянул руку. — Мы вообще-то мэра заказывали…
Неточное, какое-то ресторанное слово «заказывали» развеселило Слесаренко, и он продолжил в том же ключе:
— А вам меня на блюде подали. Как говорится, ешьте, что дают.
— Да нет, я не в этом смысле, — начал оправдываться мужик, но Виктор Александрович успокоительно потряс его руку.
— Шучу, однако… Здесь поговорим или внутрь пройдем? Посмотрим, что как есть.
— Да уж посмотрите, полюбуйтесь! — зло сказала женщина в платке. — У себя-то дома такого не видите и не увидите.
— Нет, так просто невозможно работать… — обращаясь к небу, произнесла член комиссии из БТИ.
Пошаркав для приличия подошвами по крыльцу, Слесаренко вошел в тесный тамбур общаги. Темный, длинный коридор тянулся от двери налево и направо, светился по концам мутными окнами.
— Откуда начнем?
Мужик в «болонье» протиснулся вперед, достал из внутреннего кармана куртки лист бумаги со списком жильцов.
— Отсюда и начнем. Комната четыре, проживающая Миркитанова
Лысоватый громко постучал в фанерную дверь и открыл ее на себя, пропуская вперед Слесаренко. Виктор Александрович шагнул внутрь, слегка пригнув голову, чтобы не удариться о низкую притолоку. В узкой комнате на маленьком цветастом диване лежала старуха в белом платке, сложив руки на животе поверх одеяла. Над грязным ведром висел на стене жестяной умывальник. На столе у окна чернела спиралью старая электроплитка. И плыл над старухой огромный лебедь по рябому самотканому ковру. Слесаренко поздоровался, поискал, куда бы присесть, и не нашел, так и остался стоять, возвышаясь над старухой, головой вровень с лебедем.
Старуха смотрела на Слесаренко со страхом в глазах, как смотрели всю жизнь и до смерти будут смотреть на начальство люди ее поколения. На краю стола стопочкой лежали паспорт и пенсионное удостоверение.
— Ну, здравствуйте, Анна Ильинична, — радушно сказал Виктор Александрович, но получилось у него фальшиво, как у барина обращающегося к старой холопке. Старуха же вздрогнула лицом и пропела чуть слышно:
— Здравствуйте, батюшка.
— Миркитанова в списке, — четким шепотом произнес за спиной Слесаренко лысоватый мужик.
Виктор Александрович от стыда и растерянности зачем-то взял в руки старухины документы, принялся листать с серьезным видом, наткнулся на запись о детях и спросил:
— А где ваши сын и дочь, Анна Ильинична?
— Дочка на Севере, на Севере, — торопливо сказала старуха, — а сынок здеся, у городе.
— Помогает вам?
— Помогает, батюшка, помогает.
— Хрена лысого он ей помогает! — раздался из коридора уже знакомый бабский голос. — Жили они в двухкомнатной, так пропил всё из дому и квартиру продал, а мать вот сюда привез, паразит, кобелина, за бутылку у коменданта комнату сторговал.
— Ты мне ответишь, Тарасова, за ложь и клевету!
Слесаренко оглянулся на дверь: там подпрыгивал в толпе и кривил лицо подловатого вида мужчина. Виктор Александрович перевел взгляд на Капустина, тот пожал плечами и уставился в пол.
— Помогает, батюшка, помогает, — не изменив ни выражения лица, ни глаз, ни голоса, твердила свое старуха.
— Вы не болеете ли, часом? — спросил ее Слесаренко.
— Болею, батюшка, болею.
И снова чуть ли не счастье звучало в старушечьем дисконте: как же, барин милосердствует, взор обратил…
— Михалыч ей таблетки носит и пожрать, да соседка Нефедова, а то померла бы, на хрен, давно.
— Перестаньте ругаться, — сказал Слесаренко женщине в платке. — Выздоравливайте, Анна Ильинична. Мы что-нибудь для вас придумаем. Может, в дом ветеранов вас отправить, хотите? Там хорошо…
— Хочу, батюшка, хочу.
— Или не хотите? — переспросил Виктор Александрович, пристально глядя старухе в глаза.
— Не хочу, батюшка, не хочу.
Слесаренко положил документы на стол и, сутулясь, вышел из комнаты.