Случай для психиатра. Легкая добыча. Одержимость кровью

Белл Джозефина

— Я убиваю женщину, которую никогда в жизни не видел? И это в доме, полном людей и на их глазах?

— Дом полон людей?

— Вы были там, доктор. Моя бывшая жена тоже. Ее муж. Служанка.

Он медленно покачал головой.

— Меня там не было. В доме не было никого, кроме вас и вашей жертвы.

— Ну что вы? Вы были там! Я вас видел.

Он все так же качает головой.

— Почему же мы были там, Питер? Зачем вашей разведенной жене и ее мужу, избегающим вас как чумы, внезапно понадобилось прийти к вам в гости? А я? Зачем

я пришел к вам? Разве я посещаю своих клиентов на дому? Что же до служанки…

Он надул губы и выпятил их, словно рассматривая мою толстушку Офелию. Я полагал, что одержал небольшую победу. Это успокаивало.

— Да? Что вы мне плетете? Она должна была быть там! Это ее день. Пятница.

— Святая пятница. Выходной день. Больше чем выходной для нее. Святой день.

— Я знаю. Она мне говорила на прошлой неделе. Но она все же обещала прийти, сказав, что затем пойдет в церковь.

— Так она и сделала. Вы представляете, который теперь час?

Я попытался взглянуть на часы, заметил, что их нет, и поспешно прикинул в уме.

— Час? Половина второго?

— Час. Ваша служанка пришла в восемь тридцать. Вы оставили ее там, а когда вернулись в полдень, она уже ушла. Я точно воспроизвожу события?

— Не знаю. Я не помню, как и когда вернулся.

— Но очевидно, что вы вернулись к себе. Вас взбесило отсутствие верной Офелии, не удосужившейся отработать положенное время. Еще больше вас взбесило оставленное на телефонном столике послание…

— Не на столике. Эта безмозглая мексиканская кретинка стирала его под краном в ванной комнате. И приклеила на стенку.

— Серьезно? Вы действительно в подобное верите?

— Я верю в то, что я вижу. Это мания. Почему я должен верить в то, что вы хотите вдолбить мне в голову? И я думаю вот о чем: каким боком вас касается это дело? Кто просил заняться мной?

— Ах, Питер! Это по вашему же настоянию я здесь, как заметили вы, занимаюсь вами. Вначале, в шоковом состоянии, вы обратились к мужу вашей бывшей жены. Видный адвокат, ловкий манипулятор законностью. Но он вас не устроил. Потому теперь моя очередь.

— Итак, вы знаете, что произошло между Гольдом и мной. Вы видели нас в ванной комнате.

— Как сейчас вижу вас. Но только потому, что вы допустили меня в ваше подсознание. Вы сделали меня частью себя. После трех пропавших лет вы впервые наконец-то повернулись ко мне и только что попросили этого бедного доктора Эрнста, этого педанта и старого болтуна, вывести вас из джунглей. Вы объясните кажущееся необъяснимым. Вы одним махом проясните, кто бросил труп в вашей квартире с вашим же револьвером неподалеку. Не так ли?

— Никогда в жизни!

— Ах, что за извращенность! Вы пытаетесь выйти из тьмы, настойчиво просите помочь, а когда вам предлагают это, закрываете глаза. Но я настаиваю на том, чтобы вы немедленно их открыли. Хотя время торопит.

— Чтобы сделать что?

— Открытие. Откровение. Это вы должны были понять за прошедшие три года. Я надеялся, что вы

решитесь на это, каждый раз, когда вы приходили сюда.

От него исходила елейная заботливость, обнадежившая меня.

— То, на что вы, мой друг, особо надеетесь, — это подвернувшийся случай исследовать и открыть мою жену. Вы ее вспоминаете? Эту маленькую призывную секс-бомбочку, заставлявшую вас набирать воды в рот всякий раз при взгляде на нее? Может быть, вы хотели соблазнить ее здесь, в этой комнате. И вписали бы визит на мой счет. Такой вот вариант, что вы о нем скажете?

— Это очень показательно. Два наваждения спутались: страстная ревность и рассудительная забота о деньгах. Вы паникуете, кидаетесь топиться, но только горькая морская вода заполняет ваши легкие, как вы хватаетесь за соломинку этих наваждений.

Ах, этот голос, чертовски мягкий и шуршащий, словно тающая пена на пляже, гонимая бризом. Эти дряблые губы, как у подводных созданий. Я чувствую, как морская вода заполняет мои легкие, я чувствую, как перехватывает дыхание. Я задыхаюсь, меня душит. И тем не менее я стараюсь твердо произнести спасительные слова:

— Это кошмар, дурной сон, и только.

Губы двигаются медленнее. Голос затихает и становится ниже, как из-под иглы на останавливающейся пластинке.

— Сон? Тогда проснитесь. Вам нужно всего лишь проснуться.

— Я не могу.

Я могу лишь захлебываться в солоноватой и теплой воде Гольфстрима. Крепкие руки поднимают меня над волнами и выносят на пляж.

Мой отец.

— Это только испуг, и все, — кричит он матери, бросившейся к нам.

Тон его голоса заставляет думать, что он находит мою неудачу забавной. Он опускает меня на землю, я выплевываю воду. Горло и нос горят.

— Ах, Бубба!

Мать становится на колени и прижимает меня к себе. Мой подбородок касается ее нагретого солнцем плеча, слюна стекает по ее белоснежной спине.

— Бубба, Бубба, я так испугалась! Никогда не делай так больше, слышишь!

Очаровательный голос, мягкий, певучий акцент южанки из Джорджии. Все слова округлены, смягчены. Просто музыка. И я понимаю, что ее страх реален. Из-за него она оставила свой огромный зонтик от солнца. Она проводит под этим зонтом все время, когда мы приезжаем из Майами на пляж. Она никогда не заходит в море. Никогда не принимает солнечные ванны, никогда ее нос не розовеет и не обгорает. А сейчас, и причем из-за меня, она распростерта под солнцем.

— Чудная картина, — замечает мой отец.

Я сломлен, я пытаюсь высвободиться из ароматных и нежных объятий.

— Все нормально, мама, клянусь. Все прошло.

Я отстраняюсь. Отец указательным пальцем приподнимает за подбородок мое лицо и подмигивает.

— Браво, Бубба. Ты больше не боишься, верно? Ты готов вернуться в воду и плыть чуть ли не до Европы, не так ли?

Я щурюсь от солнца и смотрю на него, стоящего в потоке света. Золотистый отблеск зубов позволяет понять, что он улыбается.