Случай из жизни государства (Эксперт)
Шрифт:
Вредитель посмотрел на него, как на неодушевленный и лишний предмет.
– Ты вроде институт чуть не закончил, а лепишь горбатого как Семен из МТС. Кто же зверя человеческим именем называет, а? И воще, чего ты ждешь, чего вымораживаешь? Езжай, ищи Жука-Макитрина, падлу эту, глуши его, рыбину гнилую... Подвел под монастырь, сволочь... Потом Шраму звони - пусть после банкира ко мне подъедет с торпедоносцами своими. Усек?
– Да, Алексей, ты тоже не теряй времени, Мастера ищи, - спохватился Скворцов, обращаясь к Манилову, - А я через часок в офисе буду.
В
– Ну, молодец!
– воскликнул Шелковников.
– Засадил по самые... тьфу ты, не помидоры же в конце концов, а?
– По самые ягодки, - сказал Скворцов. Странное дело, но его тоже развлекла эта неожиданная зоопорнуха. "Расслабиться не вредно", - подумал он и налил себе ещё стопочку.
Заяц, наконец, завершил свое действо и упал с зайчихи на бок, словно мешок. Профуре же, видимо, показалось маловато, и она продолжала вилять хвостиком - вверх-вниз, вверх-вниз...
– Game ower, - сказал по-английски Вася Шумский.
– Хорошего понемножку, - согласился Шелковников.
ЗИМЛАГ
ОТСИДЕНТ И БАКЛАН
Шахову снился сон - такой странный сон, когда сюр, абсурд и фантастика обретают свойства объяснимой (но лишь в самом сне) реальности.
Он был черной, средних размеров, птицей, похожей одновременно на чайку и ворона. Чайку - потому что летел он над морем и время от времени нырял под воду за рыбой. Ворона - потому что об этом свидетельствовал цвет оперения и некая ясно ощутимая мудрость мыслей. Он был не один - с ним летел его друг, у которого было имя, состоявшее, как это и бывает во сне, из ля-диез второй октавы, буквы "Р" с французским прононсом, двух мазков водянистого аквамарина и нескончаемых аплодисментов. Внешне он был похож на птицу-Шахова как брат-близнец.
Темное море внизу, небо вверху - ещё темнее. Длились сумерки, и были они нескончаемыми, как будто время остановилось или обрело свойства мгновенной обратимости.
В полете они беседовали с товарищем, и беседа их была полна неожиданных открытий и прозрений. Впрочем, язык беседы также не поддавался определению, как и имя собеседника, но после каждых сказанных и услышанных слов Шахова-птицу охватывала необъяснимая радость. В какой-то момент (не совсем точное выражение при отсутствии времени) явились на горизонте мощные зубчатые скалы-острова, и друзья полетели к ним - в надежде на отдых и новые впечатления.
Потом они сидели высоко над водой, на небольшом уступе, поросшем приятным наощупь мохом, и наблюдали, как внизу, у подножья скалы, разбиваются волны, и белые крупные капли, взлетая вверх, превращаются в мельчайшие брызги -
Вдруг Шахов обратил внимание на ещё более высокую скалу, торчавшую из воды поодаль, и понял, что ему нужно лететь туда. Он объяснил товарищу свое желание, и тот согласился ждать его здесь, да хоть всегда!
– скука явно была неуместна.
Та скала находилась довольно далеко (а казалось - рядом), и Шахов, до этого не испытывавший ни малейшей усталости, неожиданно выбился из сил. Но внутреннее чувство гнало его вверх, и Шахов, собрав все силы, в несколько десятков мощных взмахов добрался до восходящего потока, понесшего его к вершине. Там, на вершине (и это было совсем неудивительно) стоял дом, в котором он жил с женой Мариной, детьми Сережей, Аней, Лялей и тещей Галиной Ильиничной в Большом Харитоньевском переулке на Чистых Прудах. Шахов быстро нашел знакомое окно и с большим трудом, зацепившись коготком за щербатую жесть, взгромоздился с обратной стороны освещенного окна.
За окном Марина, ставшая странно красивой, примеряла у зеркала длинное темно-зеленое бархатное платье (отродясь не носила таких!), девочки водили по комнате каких-то уж очень больших кукол с широко открытыми голубыми глазами, а Сережа собирал из металлических деталей конструктора, пуговиц и мармелада (лимонные дольки!) устройство для регулировки восхода и заката. Он был увлечен работой, у него получалось, он даже чуть высунул язык, предвкушая результат. Но вдруг мальчик обратил внимание на окно, заметил Шахова и нормальным, обыденным тоном (как это всегда было наяву) сказал:
– Мама, папа пришел.
Марина подошла к окну; подбежали и девочки с куклами. Марина стала открывать шпингалет, но он, видимо, был густо покрыт краской после последнего ремонта и не поддавался. Шахов стал громко говорить, что сейчас, мол, он слетает за товарищем, оставшимся на скале - это совсем недалеко, это быстро, ведь не пешком же по водам, а с помощью крыльев - но Марина не слышала его и, смеясь, продолжала тянуть проклятый шпингалет. Подошел, наконец, Сережа (закончил работу) и со всего размаха ударил по стеклу тяжелым безымянным инстурментом.
Шахов проснулся.
Первые мгновения его больше всего волновала судьба товарища, оставшегося на скале в безвременном ожидании, но тут же Шахов успокоился: он бы и сам сидел бы на такой скале вечно, наблюдая волны, брызги, бескрайнее море и размышляя о жизни, не имеющей ни конца, ни начала. Только вот хорошо было бы взять с собой и всех остальных: Марину, Сережу, Аню и Лялю с куклами.
Открыв глаза, Шахов обнаружил себя в лагерном бараке, на нижней шконке с приваренными под матрасом стальными полосами. От полос этих исходил непобедимый холод, бороться с ним было невозможно, ибо, если одеяло большей частью подворрачивалось вниз, то сверху спящего продувал вечный барачный сквозняк; накрывшись же сверху, Шахов физически чувствовал железо внизу стужа, как нож, входила в тело, замораживая организм целиком и по отдельности - почки, легкие, ребра и все остальное.