Случай на станции Кречетовка
Шрифт:
Будь Сергей командиром РККА, где приятельская открытость, считается естественным тоном, жизнь стала бы несравненно легче. Причина кроется не в служебных тяготах, а в том психологическом надломе, повседневной настороженности и постоянном чувстве опасности. И характерном для чекистов, въевшемся в подкорку мозга, контроле за собственными словами, не говоря уж о поступках и делах. Или сказал не то, или сказали, что говорил не так… или, не дай бог, натворил — что не так… Вот ведь какая шизофрения… И еще, парадокс состоит в том, что не чужаки, которых можно легко ликвидировать (для профессионала, как говорится, «за здорово живешь»), а близкие ребята, с которыми утром здоровался за руку, придут арестовывать и не посочувствуют, даже не покажут в том вида.
Вот почему постоянно саднит душа,
По здравом размышлении, причина душевной юдоли понятна — скверный, мнительный характер, и нависший дамоклов меч, уготованный гебешным жребием. Прав не прав, виновен не виновен, роли не играет. А ведь по молодости Сергей был другим. Распирали неуемные желания, витали честолюбивые мечты и тешили безумные надежды. А теперь он (когда вот только) вошел во врата, над которыми пламенеет дантовская надпись: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!»
«Ну и нуда затесалась в башку… Скорей избавиться от хмари, срочно переключиться на задачи нынешнего дня», — приказал Сергей себе, отключив силой воли провокационный позыв души.
Как действовать дальше? Немецкого агента на шары не изловить. Теперь враг, разумеется, затаится. Найдутся и такие, кто упрекнет Сергея, якобы капитан поспешил с арестом Лошака. Но, по правде говоря, в Кречетовке и городе нет лишних людей для засад и слежек. Да и оставлять блатного на воле нельзя… Где гарантия, что тот не подаст условленный сигнал, выкинет нежданный фортель или, что немудрено, — покончит с собой… На тот момент Воронов принял единственно верное решение.
Ну, а теперь, остается традиционный, хрестоматийный способ. Выйти следствию на злоумышленника поможет сама жертва. Найти причину, побудившую подонка, организовать мерзкое преступление. Поэтому — кречетовский запутанный узел раскручивается с Семена Машкова. Что в поступках снабженца вызвало у вражеского агента ярую ненависть, заставило пойти на показное убийство с поджогом дома… Сделано неспроста, какая тайна тут зарыта?
В кабинете у Селезня Воронов расположился в углу у окна, за столиком секретаря-стенографиста. Капитан не мешать текущим делам Петра Сергеевича, намеренно принял отстраненный вид. Хотя внутренне осознавал, что начальнику городского отдела несподручно, в присутствии московского представителя, разбираться с подчиненными. Изучая личное дело Семена Машкова, Сергей краем уха улавливал куцые обрывки поступавших донесений и излишне эмоциональный при этом тон старшего лейтенанта. Но видимо, эта игра в поддавки надоела обоим. Воронов, устав притворяться статистом, уж слишком нетерпеливо заерзал на стуле, а Селезень взмахом руки выпроводил надоедливых «докладчиков» и подсел к капитану.
Коллеги перекинулись парой фраз, смысл которых сводился к одному — снабженец (штатный осведомитель горотдела) очевидно, лишил вражеского агента канала или даже каналов информации. Городской начальник, несмотря на кажущуюся простоватость, как-никак опытный чекист, потому загодя предвосхитил возможный ход следствия, — дела-формуляры арестованных по доносам Машкова уже хранились у него в сейфе. Пухлые папочки тотчас легли на соседний, овальный стол заседаний. Селезень зачитал имена фигурантов, назвал занимаемые людьми должности, не преминув заметить, что в железнодорожной иерархии узла этим гражданам отводились отнюдь не последние места.
Воронов вначале поинтересовался, как так обыкновенный орсовский снабженец, никоим образом не входящий в торговую верхушку отделения дороги, лихо обделывал столь деликатные дела… В перечне лиц, загремевших за решетку благодаря усердию Машкова, значились, как правило, одни руководящие работники.
— Да легко… — Селезень даже удивился проявленной капитаном наивности, — харчи и барахло, батенька, даже бронированную дверь откроют… — и, увидев неподдельный интерес в глазах Воронова, продолжил поучительно. — Начальнички, мужики деньжистые, любят вкусненько пожрать, да и жены начсостава падки на дефицитный товар. Персон
Воронов, конечно, знал неравноправную механику «рабочего» снабжения, эти закрытые для рядовых трудяг спецраспределители и доппайки. Везде так, места к кормушке, к корыту (называя народным языком) давно размечены и незыблемы, не исключая и горотдел НКВД. Сергею было любопытно наблюдать за ходом рассуждений человека, не обойденного в получении добавочных благ.
А Селезнь, не замечая проблесков иронии в глазах Воронова, самозабвенно продолжал:
— Подпоит бывалоча «оголодавшего» замзамыча, тот и «наплачется ему в жилетку», изольет гнилую мещанскую душонку. Ведь Семен (жаль парня) прирожденный психолог, не выказывая собственного интереса, ненароком подводил собутыльника к нужной щекотливой теме. Да и разговорит затем по полной программе… Тут ведь как, каждый «прыщ на ровном месте» мнит себя недооцененным, несправедливо обойденным руководством. Иной бессильно злопыхает, другой по пьяной лавочке козни сочиняет, а найдется и такой, кто на полном серьезе гадость учинит. Разговорившись, недоумки выказывают тупое недовольство, умники же рассусоливают доморощенную философскую базу… Ну, а тот, кто уже успел навредить, как пить дать проболтается. «Не вынесла душа поэта, — как сказал Пушкин, — позора мелочных обид…» — и начальник горотдела засмеялся, кичась собственным остроумием.
Воронову пришлось поправить незадачливого оратора:
— Это, Петр Сергеевич, стихотворение Лермонтова, называется «Смерть поэта». Будем цитату считать неудачной… — съязвил Сергей. — Но продолжай дальше, внимательно слушаю…
Селезень проглотил упрек безропотно, и как ни в чем не бывало продолжил:
— Да, что говорить, сами знаете, подцепить человека на крючок дело плевое, — и закончил многословно, с некоторым пафосом: — Машков считался докой в таких делах, парень влет распознавал пустую трепотню или враждебную убежденность человека, готовность того на подлость. Короче, на раз видел в собеседнике — дурак тот нагольный и сопливая нюня, или затаившийся злобный враг. И уж вот тогда Семен начинал «работать с объектом»: даже следил за ним, а коли выгорит, так и обшарит евоный портфелишко или письменный стол, а то и книжный шкаф. Говорю без прикрас, Сергей Александрович, — незаменимый кадр потеряли, царство Семену небесное, — и, сожалеюще, опустил голову.
— Сочувствую, Петр Сергеевич, потеря серьезная… — Воронов не стал дальше уточнять, перешел сразу к делу. — Давай-ка, брат, пройдемся по фигурантам пятьдесят восьмой статьи.
Селезень достал книжку Уголовного Кодекса.
— Какое издание? — щепетильно уточнил Воронов.
— Ясно, с изменениями на первое июля тридцать восьмого года, — Селезень открыл брошюру на закладке. — Да что читать, и так назубок помню, — определенно старлей готовился к этому необходимому разговору. — По «пятьдесят восемь прим шесть» осуждено двое — оба на четвертак за шпионаж. По «пятьдесят восемь прим семь» — трое «вредителей» получили пять, семь и десятку… Ну, терактов, разрушений, повреждений Семен не успел выявить. А вот еще, с подачи Машкова за саботаж двое загремели по «пятьдесят восемь прим четырнадцать».
— Когда произошли посадки по «шестой части»?
— Заславского в апреле сорок первого, Григорьева в ноябре того же года, с отягчением по военному времени.
— По «прим один вэ» их родственники привлекались.
— Григорьев холостяк, у Заславского выслали жену и дочь.
— Прорабатывали связи осужденных за шпионаж по Кречетовке и отделению дороги?
— Разумеется, товарищ капитан. Но ничего примечательного не обнаружили. Одиночки, завербованы на разовое задание, развединформацию вкладывали в тайник. Агентуристы странные, причем залетные. Личности не установлены, поданы в розыск, но поиск не дал результата.