Случай на станции Кречетовка
Шрифт:
Воронов уже понял, что гибель Семена Машкова начальник городского отдела воспринял близко к сердцу, виду не показывал, но похоже ощущал собственную вину. Потому, решил переключить внимание начальника горотдела на проводимые Машковым оперативные разработки. Селезень оказался в теме и, нисколько не задумываясь, стал излагать накопленный материал:
— Касательно оставшихся подопечных… Тревоги фигуранты у Машкова не вызывали, люди смирные, никакой агрессией с их стороны не пахло. Хотя, конечно, в тихом омуте черти водятся. Но думаю, что эти «черти» у граждан лежали в непробудной летаргии, — и натянуто рассмеялся. — Конфликты с местным населением у него тоже не наблюдались. Ну, обзавелся парочкой замужних любовниц… Так у одной муж на фронте, а у другой задроченный конторский сморчок. Семен одним мизинцем такого уделает… —
Выходило как бы все ровно.
Начальник горотдела придвинул остальные формуляры на объекты оперативной разработки Машкова. На сегодня за тем числилось шесть человек. Из списка лиц, предоставленного отделами кадров узловых предприятий, у Машкова оказалось двое: инженер-технолог паровозного депо Еланцев и прораб строительного поезда Руди. Умело работают кадровики — из пяти два попадания! Фамилии и должности остальных фигурантов ничего конкретного Сергею не говорили, потому эти папки отложили в сторону.
Воронов вчитался в донесения Машкова. Выполненные обиходным, нисколько не казенным языком записки помогали читателю как бы вживую общаться с уже умершим снабженцем. Эти разрозненные сообщения складывалось в свидетельства, легкость и незамысловатость которых давали развернутое представление о человеке, попавшем в круг подозреваемых.
Вот, как внештатник характеризует тех людей:
Еланцев человек закрытый, круг общения инженера крайне ограничен, если быть точным, то полный мизантроп. Но с его же слов, — заядлый путешественник, что и насторожило Семена. Депо для него дом родной, технолог знает предприятие до кирпичика. Ну и что с того… Но, по порядку. Машкову было нелегко втереться в доверие к Олегу Валерьяновичу, чай все-таки дворянчик. Однако по случаю подогнал интеллигенту лаковые штиблеты, потом кремовый габардиновый костюм. Сдружились, не сдружились, но снабженец имел теперь право посещать квартирку инженера. Жил тот с комфортом, видимо не изжил барских замашек. Антикварная мебель, книги с золоченым тиснением, кресло-качалка. Правда, на откровенный разговор никак не выходил: или отмалчивался, или молол малоинтересную чушь. Инженер любил гулять, и Машков проследил маршруты прогулок. Еланцев после рабочего дня часто бродил по квартальным аллеям яблоневого сада, примыкавшего с востока к Кречетовке. В выходные дни забредал дальше, — в дубовые рощицы, разметанные по берегам речушки под глупым названием «Паршивка», или даже посещал окрестные села и деревушки. Но это так, редко. Причем, эти вылазки происходили в гордом одиночестве.
Однако, что странно, у Еланцева не было женщин, а мужчина в самом соку… Как так? Вывод один: или полный импотент, или закоренелый онанист. Семен даже прощупал технолога насчет порнографии, мол, завалялись пикантные фото, но инженер не проявил никакого интереса. О чем Семен обстоятельно доложил куратору в органах, там по мере сил проверяли полученные сведения. На этот счет думали всякое… Первым делом предположили, уж не тайный ли Еланцев педераст, вот почему и любит дальние отъезды, чтобы не засветиться, предаваясь тайному пороку. Два раза в камере хранения Павелецкого вокзала обыскали его багаж — ничего свойственного извращенцам не нашли. Касательно переписки, телефонных звонков — тоже «голый вассер».
В тесных связях с арестованными по доносам Машкова и фигурантам из нового списка не состоит. Или излишне осторожный, или попросту — нелюдимый человек…
Но уж слишком подозрительный тип! Никак не подкопаешь под него. Ни одной зацепочки, одним словом — невинный младенец. Но в этом и кроется главная причина недоверия. Нельзя быть кристально чистеньким, ну нет такого в природе, априори не бывает. Вот Семен Машков и валандался с Еланцевым уже три года, и все впустую, но не отпускал от себя, чувствовал в технологе дьявольскую червоточину. Парень надеялся, улучить подходящий момент и прищучить бывшего дворянина, пригвоздить Еланцева к позорному столбу.
Воронов
«Придется самому познакомиться со странным инженером-технологом, поработать с ним как умею. По амбару помету, по сусекам поскребу — вот муки и наберу…» — подумал Сергей, отложил папку в сторону и уведомил Селезня, что на время забирает бумаги себе.
Старший лейтенант понимающе кивнул, и кратко пояснил, скривив губы:
— Знаем такого. Гнилой человек. Да руки не доходили…
Капитан открыл досье Руди. Тоже закоренелый холостяк, но жуткий бабник и балагур. Машков быстро сблизился с ним. Федору Руди, в качестве прораба дистанции зданий и сооружений, приходилось вручать «презенты» чинушам из строительных и снабженческих контор. Дураку понятно, тут никак не обойтись обыкновенной бутылкой водки и котелкой колбасы. В таком случае следовало приложить максимум изобретательности и фантазии. Возникала настоятельная потребность — одарить добротным, штучным товаром. А уж по дефицитным, а уж тем паче раритетным вещичкам, снабженец Семен — главный барышник в Кречетовке. Как ни крути — мужики два сапога пара, на том и сошлись.
Так почему же к Федору Дмитриевичу пристальный интерес проявила не милиция, а чекисты? Если быть точным, то сотрудники ОБХСС держали лукавые сделки прораба в постоянном поле зрения. Но, как ни странно в них отсутствовала криминальная составляющая. Руди считался первостатейным «выбивалой и достовалой», за что и ценило руководство, а коли оплошает, то вставало за ловкого прораба всей грудью.
Госбезопасность же насторожило другое. Мужчина он слишком яркий, на фоне остальных итээровцев Кречетовки выделялся не только ладно пошитой одеждой, но и нездешним, отнюдь не провинциальным лоском. Людям запомнились слова главного инженера отделения по поводу Руди: «…вылитый москвич, насквозь промытый, одет как с иголочки…». Федор Дмитриевич нисколько не похож на профессионального строителя, грубого матерщинника, с продубленной ветрами физиономией. При внешне благородном облике, Руди являлся человеком открытым, прирожденным шутником и весельчаком.
Но если приглядеться поближе, то за этой игривой бесшабашностью, скрывалась личина прожженного дельца, коммерческого аса, вхожего в круги «сливок общества». По сути, как удалось просчитать чекистам, Руди своеобразный мосток к местному элитарному клану, точнее служил веревочкой, дернув за которую удалось бы развязать порочный партийно-хозяйственный, чиновничий клубок. Ну, и конечно, дружба с сильными мира сего превратила прораба в источник ценной, а то и секретной информации. А утечка важных, порой стратегических сведений на сторону властью запрещалась даже в мирное время. Потому НКВД пристально заинтересовался обширным кругом общения Руди. Органам стало любопытно, зачем малый сплел такие, поистине паутинные, сети. Ради чего он лезет в двери, которые прорабу не по чину.
Исходя из здравого смысла, образ Руди нисколько не вяжется с понятием вражеского агента. Разведчик-нелегал не будет себя афишировать, не станет пускать пыль в глаза, выставлять себя на всеобщее обозрение: «Вот, мол, я какой, полюбуйтесь на меня…». Само собой, напрашивался естественный вывод, что прораб излишне самоуверенный бонвиван, наглость и безнаказанность затмили мужчине глаза. Как говорят урки, — малый попутал берега! Если бы так, то и ладно…
Но внезапно обнаружилось одна, прямо сказать, примечательная закавыка. Появилось одно странное «но»… Машков все-таки нарыл компромат на инженера-строителя. В скудной домашней библиотечке прораба, среди СНИПов, «Термехов», «Сопроматов» и прочей строительной макулатуры, Семен чисто случайно отыскал две брошюрки на немецком(!) языке. А ведь Федор сказывал, что не шпрехает по-немецки. В очередной отъезд прораба, эти книжонки взяли на экспертизу, предположив — не могут ли те являться шифровальными книгами. На поверку книжки оказались без краплений и пометок, рижское издательство начало двадцатых годов, но уже офсетная печать.