Случай Портного

Рот Филип

— Да, моя дорогая, — откликаюсь я.

— Давай купим мамочке Мендель кленовый сироп. Она его просто обожает! — восклицает Манки и при этом посылает дежурному администратору убийственную улыбку, с которой она обычно рекламирует нижнее белье на страницах «Санди таймс».

Какая потом была ночь! Вроде все было как всегда: и страстные объятья, и сладостные стоны, и волосы по подушке, но на этот раз в эту привычную музыку совершенно отчетливо вступала какая-то вагнеровская тема, я просто физически ощущал эти самые потоки чувств.

— Мне тебя не хватает, — горячо жаловалась Манки. —

Чем больше я получаю, тем больше мне хочется! Может быть, я — нимфоманка? А может быть, это из-за обручального колечка?

— Скорей всего, это оттого, что мы тут инкогнито.

— О, это прекрасно! Я чувствую, что с ума схожу от любви, от дикой любви к тебе! Ты — маленький мой, мне хочется плакать, я так счастлива!

На следующий день мы поехали к озеру Шамплейн, и Манки смогла наконец пустить в дело свой «Минокс», потом поехали в Вудсток через холмы, всё глазели по сторонам, без конца охали и ахали. Манки всю дорогу сидела прижавшись ко мне.

— Останови машину, — вдруг приказала она и объяснила свои намерения: — Я хочу, чтобы ты меня трахнул в рот.

Перед этим мы занимались любовью на поле у озера, в высокой траве, а теперь — вот, она ласкает губами мой член прямо на горной дороге посередине Вермонта в открытой машине. К чему это я говорю? Я о том, что мы были тогда полны любви, а наше желание при этом нисколько не уменьшалось!

— Вспомнил стихотворение, хочешь послушать? — предложил я Манки, окрыленный блаженством. Ее голова лежала у меня на коленях, и мой удовлетворенный член обсыхал у нее на щеке, как вылупившийся цыпленок.

— Нет, только не это, — сморщила она носик.

— Ты же знаешь, что я ничего не понимаю в поэзии.

— Это поймешь, там про то, как лебедь трахнул одну красотку.

— Фу-у, — она опять сморщила носик и похлопала своими накладными ресницами.

— Что значит «фу»? Это серьезная поэзия.

— Ну, еще бы не серьезная, — хихикнула она и лизнула мой член, — это же про изнасилование.

— Ох уж мне эти остроумные южанки, неотразимые и страстные!

— Ладно, Портной, хватит подлизываться, читай свои похабные стишки.

— Моя фамилия Порнуар, — поправил я и начал читать:

Биенье мощных крыльев, натиск пылкий,Скользят по бедрам перепонки лап,Широкий клюв сомкнулся на затылке:Не вырваться, не крикнуть, — слишком слаб

— О, бедра! — удивилась Манки и спросила:

— Где это ты раскопал?

— Слушай дальше!

Отпор девичьих рук, — бессильно телоСтряхнуть великолепный этот плен!Прислушайся, как бьется ошалелоЧужая грудь у дрогнувших колен!

— Ух ты! Он что, лижет у ней?

— Ты можешь помолчать?

Зачаты в судороге сладострастнойСмерть Агамемнона, поход напрасный,Сожженный город, бесконечный

бой…Но в этот миг, пьянея от победы,Открыл ли он предбудущие беды,Покуда не пресытился тобой? [31]

— Вот так-то, — сказал я.

— И кто это сочинил? — спросила Манки после некоторого молчания и язвительно добавила: — Уж не ты ли?

31

Перевод Р. Дубровкина.

— К сожалению, нет. Это Уильям Батлер Йетс, — объяснил я и ужаснулся своей бестактности. Получается, что я зачем-то подчеркиваю нашу разницу в образовании: ты, мол, невежда, а я интеллектуал. Это притом, что мне за тридцать три года удалось запомнить, кроме этого, еще, самое большее, два стихотворения. — Он из Ирландии, — упавшим голосом добавил я.

— Ага, — усмехнулась она. — Скажи еще, что ты выучил это у него на руках. А я и не знала, что ты был ирландцем.

— Да нет, детка, я его выучил в колледже.

Мне действительно в колледже это стихотворение показала одна девушка. И еще другое, про силы, которые движут цветком. Но она тут ни при чем, я не собираюсь проводить никаких параллелей. Зачем ее с кем-то сравнивать, принимай ее, как она есть! Во всей ее красоте и ограниченности! Идея! Так это и есть любовь!

— Ишь ты, — протянула Манки, подражая манере речи водителей больших грузовиков, — а мы вот колледжев не кончали. Мы, парень, — продолжала она уже как типичная южанка, — у себя в Маундсвилле знаем только один стишок: «Мэри-Джейн, Мэри-Джейн, как тебе не стыдно — панталоны видно!» Здорово, да? Сама-то я нижнего никогда не носила. Знаешь, что я отчудила, когда мне было пятнадцать лет? Отчи-кала от лохматки клок, положила в конверт и послала Марлону Брандо, а этот придурок и спасибо не сказал.

Потом мы некоторое время сидели в молчании, размышляя над тем, что у таких непохожих людей может быть общего, да еще в Вермонте?

— Хорошо, — наконец сказала она, — а что такое А-га-мем-нон?

Я кинулся объяснять про Зевса, Агамемнона, Клитемнестру, Елену, Париса и Трою, чувствуя себя при этом откровенным дерьмом и жуликом, потому что половину из этого я, прямо скажем, помнил не точно.

Но Манки моя — просто прелесть:

— Понятно, — сказала она. — А сейчас давай еще раз.

— Сначала?

— Сначала, только помедленней.

И я начал сначала — медленно, с выражением — с расстегнутыми штанами и все наружу. На нас сыпались листья, потому что мы остановились под деревом. Манки сидела, как на урокематематики, сосредоточенная на решении задачи. Она — никакая не дурочка, а интересная девушка. Я об этом совершенно не думал, когда решил познакомиться с ней на улице.

Когда я замолк, она взяла мою руку и сунула себе под юбку — никаких панталон там не было.

— Видишь, — сказала Манки, — она сделалась мокрая.