Случай Портного
Шрифт:
— О, любимая, ты, оказывается, понимаешь поэзию!
— Я думаю — да! — воскликнула прелестная южанка Скарлетт О'Хара [32] . — Я сделала это! Я все почувствовала!
— И каким местом!
— О, мой мальчик-пиздорванчик, ты сделал ее гениальной! — Она схватила меня за уши и потянула вниз. — Иди к ней! Я хочу, чтобы ты полизал мою умницу!
На нас сверху падали желтые листья. Осенняя идиллия — куннилингус в пору листопада!
В Вудстоке я брился перед обедом, а она отмокала
32
Скарлетт О'Хара — персонаж романа Маргарет Митчелл «Унесенные ветром».
— Неужели я могу ее полюбить?
— Запросто!!
— В самом деле?
— Почему нет?
— Знаешь, какая у нас беда? — сказала Манки из своей ванны. — Моя дырочка повредилась, она вся горит.
— Бедная дырочка.
— Давай сегодня устроим большой обед с вином и десертом, налопаемся, а потом рухнем в койку и будем спать, а не трахаться!
— Ну, и как ты? — спросила она, когда мы легли и погасили свет. — Будто нам по восемьдесят лет, правда, смешно?
— Скорее, по восемь, — уточнил я. — Хочешь потрогать мою письку?
— Нет, Арнольд, только не это!
Среди ночи я проснулся и прижал ее к себе.
— Отпустите, пожалуйста, — прошептала она, — я замужем.
— При чем тут замужество, леди? Я лебедь.
— Отвали, лебедь!
— А пощупать перышко…
— Ого! — моментально очнулась она, когда я вложил ей член в руку. — Обрезанный лебедь! — потом погладила меня по носу и сказала: — Еврейский клюв. Теперь я понимаю девушку из того стихотворения!
— Ты — удивительная!
— Я?
— Да!
— Я?
— Ты, ты, ты! Теперь я могу тебя трахнуть?
— Да, любимый, — воскликнула Манки, — в любую дырку, я твоя!
После завтрака мы в обнимку гуляли по Вудстоку.
— Ты знаешь, — сказала она, — я уже перестала тебя ненавидеть.
Чтобы продлить наш уик-энд, мы решили вернуться в Нью-Йорк на машине. По дороге Манки поймала какую-то станцию и долго подпрыгивала, качалась и ерзала на сиденье под жуткий рок. Потом вдруг выключила радио и пустилась фантазировать, мол:
Вот было бы здорово не возвращаться в Нью-Йорк!
Как хорошо, наверно, жить с любимым в деревне, в глуши.
Вставать на рассвете, весь день работать, ложиться и засыпать от усталости.
Вот оно, счастье, — когда ты даже не думаешь, что это — работа, а просто заботы, заботы, заботы о доме!
И носить простую одежду, не краситься, не причесываться, не думать о том, как ты выглядишь, а просто поправлять волосы рукой.
Потом она
— Вот было бы здорово, да?
— А что?
— Быть взрослым. Ты понял?
— Изумительная, — сказал я.
— Кто?
— Да ты. Я уже три дня не слышу от тебя твоей уличной фени, хулиганских приколов, всей этой ерунды. — Мне хотелось сказать ей что-нибудь хорошее, как-нибудь ее похвалить, но она разозлилась:
— Это для тебя ерунда, а я, может, такая и есть? Тебе не нравятся мои манеры? Но это мои манеры! И если я веду себя недостаточно хорошо для тебя, уважаемый заместитель председателя, то это твое дело, а не мое. И не надо меня опускать только потому, что мы приближаемся к этому вонючему городу, где ты такой важный, понял?
— Я только хотел сказать, что когда ты не прикидываешься уличной девкой, то ты — настоящая умница, вот и все.
— Не ври! Ты меня дурой считаешь! — сказала Манки и поймала по радио «Гуд-гайз». «Йе, йе, йе — йе, йе, йе!» — она, оказывается, знает слова всех песен, в чем у меня была возможность убедиться.
Уик-энд кончился.
Уже в темноте мы подъехали к придорожному «Хауарду Джонсону».
— Пойдешь, типа, жрать? — спросил я. — Жрать, типа, лопать, а?
— Знаешь, — сказала Манки, — может быть, мне не понять, кто я на самом деле, но и ты тоже не знаешь, какой я должна быть для тебя!
— Милкой-сексапилкой.
— Идиот! Разве ты не видишь, что у меня за жизнь? Ты думаешь, мне нравится быть просто задницей? Ты думаешь, я тащусь от этого? А я ненавижу! И Нью-Йорк ненавижу! Я не хочу обратно в эту сортирную яму! Мне хочется жить в Вермонте! Понимаешь? С тобой — быть взрослой! Я хочу быть замужем за Человеком-С-Которого-Я-Могу-Брать-Пример, восхищаться им! Слушаться его! — При этих словах она заплакала: — Который не тыкает меня носом в говно! Я думаю, что люблю тебя, Алекс, действительно думаю, что люблю тебя, а ты так со мной обращаешься!
И вот что я тогда думал: я не сомневался, «люблю ли я ее тоже?» — конечно, нет, и не «сумею ли я ее полюбить?» — тут тоже все ясно, я мучился вот чем: «надо ли мне ее любить?»
В конце концов, там, в этой забегаловке, я не нашел ничего лучшего, как пригласить ее на банкет в мэрию.
— Арнольд, давай мы с тобой будем любовниками? — сказала она.
— В каком смысле?
— Да ни в каком! Что ты такой подозрительный? Любовниками, это значит, что ты будешь трахаться только со мной, а я — только с тобой.
— И все?
— Нет, я еще буду тебе звонить. Я буду звонить и на этом торчать! Ладно, я не буду говорить «торчать», а как надо сказать? Мания? Хорошо, пусть у меня будет такая мания! Я тебя предупреждаю, что не смогу с собой справиться, — я буду без конца тебе названивать в контору — пусть все знают, что у меня есть мужчина! Если честно, то этому меня научил мой аналитик, — я на него извела пятьдесят тысяч! Я тебе буду звонить откуда попало и говорить, что я тебя люблю. Понял?
— Понял.