Случай Растиньяка

Миронова Наталья Алексеевна

Но они давно уже с Никитой не виделись, а перезваниваться просто так, чтобы справиться о делах, о здоровье? Не было у них такой сентиментальной привычки. О том, что Никита развелся со своей ненормальной и довольно быстро женился на ком-то еще, Герман узнал в новостях по Интернету.

* * *

Он вдруг опомнился и заметил, что идущая рядом Катя тактично не прерывает затянувшегося молчания.

– Прости, я задумался.

– Ничего, это иногда бывает полезно, – улыбнулась она и как ни в чем не бывало принялась рассказывать о каких-то еще московских красотах,

ранее ему неведомых.

Этери, верная слову, дала Кате выходной в воскресенье, и Катя повела Германа в Третьяковскую галерею.

Он убедился, что тут ее все знают. Она приветливо кивала старушкам-служительницам, и они улыбались ей в ответ, а некоторые называли Катенькой.

Первым делом Катя провела Германа в залы икон. Провела контрабандой, ради нее служительницы отмыкали дверные проемы, перегороженные бархатными канатами. Герман честно признался, что ему эти отрешенные лики ни о чем не говорят. И все выглядят одинаково.

Катя не стала его уговаривать и уж тем более стыдить.

– Попробуй мысленно перенестись в тот мир, – посоветовала она. – Большинство людей в те времена не знали грамоты. Церковь заменяла им и театр, и газету, и суд. Их взгляд был тренирован, они подмечали в иконах куда больше, чем мы теперь. Враз узнавали, где Иоанн Креститель, где Иоанн Богослов, а где Иоанн Златоуст, знали всех апостолов наперечет. А вот задачка потрудней. – Катя подвела его к иконе XV века, изображавшей битву новгородцев с суздальцами, она же «Чудо от иконы Знамение». – Догадайся, кто тут хорошие, кто плохие.

Герман взглянул на трехъярусное изображение.

– Вот эти – хорошие.

– Почему?

– Ну… у них икона.

– Нет, не поэтому. Вот сюда смотри, на второй регистр.

Герман честно рассматривал две совершенно одинаковые группы всадников, сближающихся на одинаково условных лошадях с тонкими спичечными ногами.

– Не знаю. Сдаюсь.

– Вот смотри: это депутация выехала из города. Хотят договориться, чтобы на них не нападали. Видишь, что они сделали? Они шапки сняли. Приветствуют неприятеля, дают понять, что у них мирные намерения.

– А те не сняли, – догадался наконец Герман, – и сразу начали стрелять по парламентерам. – Да, такой язык ему, как военному, был понятен. – Это не по правилам. Это нечестно. И тогда, – он уже начал читать икону, как карту военных действий, – явилась Богородица и обратила стрелы вспять.

– Вот именно, – порадовалась Катя, заметив, как у него загорелись глаза.

– То есть это что-то вроде комиксов, – ляпнул Герман и тут же испугался, что уж теперь-то она его точно запрезирает.

Но Катя не стала его презирать, она весело засмеялась.

– Так и есть. Иконы – своего рода комиксы. Излагали историю в доступной неграмотным массам форме.

Ей и дальше пришлось вести его, как слепого. Она рассказала, что «Спас Нерукотворный» – лик Христа, чудом запечатлевшийся на платке, который подала ему добрая женщина Вероника, чтобы утереть лицо, – стал любимым сюжетом русских иконописцев.

– Лицо Спасителя было все в крови от тернового венца, в поту и в слезах, вот они-то и послужили красками. Ну а народ российский крови, пота и слез пролил немало, этот сюжет напоминал ему, что надо и дальше терпеть. В

отличие от европейской традиции, «Спас Нерукотворный» в России изображали гораздо чаще, чем распятие, – добавила Катя.

От икон они перешли к парсунам.

– Парсуны, – объяснила Катя, – это искаженное «персоны», то есть лица. Первые портреты реальных людей, а не лики святых. Они появились в XVII веке, при царе Алексее Михайловиче. Иконы писали по-прежнему, но они выродились…

– Как выродились? – не понял Герман.

– Мы же с тобой только что это видели. Постепенно иконы становятся все более декоративными, нарядными. Много золота, ярко-красные и зеленые поля, умильно-слащавые лики, губки бантиком. А главное, пробудился интерес к земному человеку, не святому, не ангелу, не пророку. Это уже приближается Петровская эпоха. Пойдем посмотрим XVIII век. Вот когда человек осознал себя как личность.

Восемнадцатый век понравился Герману ничуть не больше, чем иконы. Уж парсуны – первые робкие попытки сделать лицо узнаваемым – были куда интереснее. А эти парадные портреты скучных толстых теток и дядек в дурацких одежках с какими-то не бывающими лицами ровным счетом ничего ему не говорили. Но Катя и тут не стала на него давить.

– Смотри им в глаза, – посоветовала она. – Они смотрят на тебя, как из темницы нелепых старинных нарядов, причесок, пудры, румян… Кстати, обрати внимание, как выписана пудра. – Она подвела его к портрету Новосильцевой, известнейшей работе Рокотова. – Посмотри, какая матовость. Тогда ведь тональных кремов не было, пользовались рисовой пудрой. И тут она выписана, эта пудра. Само по себе чудо. Ну да бог с ней. Смотри на глаза, – повторила Катя. – Все остальное условно, а вот глаза живые. Они… как будто взывают к зрителю. «Поговори со мной. Заметь меня. Я такой один».

Герман честно старался, но ему понравился только портрет Лопухиной работы Боровиковского.

– У нее в глазах что-то есть, – заметил он.

Выразить это словами он не мог. Ленивый и в то же время вызывающий взгляд, вероятно, весьма нехарактерный для благовоспитанной барышни XVIII века. «А ну поди сюда, – как будто говорил этот взгляд. – А не пойдешь, ну и не надо, без тебя обойдусь».

– Где-то я ее уже видел.

– В журнале «Огонек», – подсказала Катя. – На конфетных коробках… Это, конечно, жуткая безвкусица, но… Вот фигурист Бобрин выступал под музыку Баха, и миллионы людей на стадионах узнали, что есть на свете такой композитор – Бах. Так и тут. Есть надежда, что кто-нибудь, увидев ее на конфетной коробке, придет сюда полюбоваться оригиналом. Ладно, идем дальше.

Дальше пошло немного легче. Появился жанр – сюжетные картины со сценками из реальной жизни. Катя не только проясняла сюжеты, она рассказывала, как ходит по картине свет, как распределяются цветовые пятна, как образуются ритмы… Герману вспомнилась абстрактная картина у нее в квартире. Там тоже были ритмы, переклички сполохов света… И картина с кронами деревьев вспомнилась. Краски осени, словно раздробленные на пиксели… Выходит, любую картину можно свести к цветовым пятнам? Он сказал об этом вслух, и Катя взглянула на него с гордостью, как на любимого ученика, ответившего правильно на особенно трудный вопрос.