Случайная знакомая
Шрифт:
— Разрешите остаться здесь?
— Зря отказываетесь, — сказал секретарь. — Здесь жестко и неудобно. Кроме того, будет неплохо, если вы поближе познакомитесь с нашей Наденькой и как следует проберете ее.
— За что?
— За отсталость во взглядах. По паспорту Наденьке двадцать лет, а по образу мыслей — это давно прошедшее время. Работает сна, как департаментский чиновник: от сих до сих. В девять приходит, в шесть уходит.
— Она всегда работала так?
— Прежде Надя была другим человеком. Пела в хоркружке, стометровку бегала за тринадцать с половиной секунд. А сейчас ни о чем, кроме
В этом месте стенные часы в кабинете секретаря заворчали, заохали и гулко отбили шесть часов. И вместе с последним ударом из дверей райкома вышла на улицу высокая белокурая женщина.
— Она, — сказал секретарь и, открыв окно, крикнул: — Наденька, на минуточку!
Надя подошла.
— Вы не могли бы приютить у себя на два-три дня вот этого товарища?
По-видимому, секретарь райкома не раз обращался к своему учстату с такой просьбой, поэтому учстат не удивился и сказал:
— Да, конечно.
Так я познакомился с Наденькой и сразу же подвел ее. Пока я прощался с секретарем и договаривался с ним о завтрашней поездке в колхоз, прошло минут двадцать, а эти минуты имели, оказывается, весьма немаловажное значение в семейной жизни учетного работника райкома комсомола. За это время Наде нужно было дойти до дома, накрыть на стол и разогреть обед, чтобы ее супруг, явившись с работы, мог без задержки приняться за еду.
Я выбил Наденьку из расписания. В этот день первым явился домой муж. Стол оказался ненакрытым. Муж подождал пять минут, десять. Наденьки все не было. Вместо того чтобы пойти на кухню и разжечь керосинку, Виктор Жильцов трагически опустился на диван и стал безнадежно смотреть в верхний угол комнаты. Прошло еще пять минут. Наденьки все не было, безнадежность не рассеивалась, и «душа общества», обреченно махнув рукой, лег на диван лицом к стенке. Ему казалось, что со времени его прихода домой прошло не пятнадцать минут, а пятнадцать суток, что голод сделал уже свое страшное дело и он, Виктор Жильцов, доживает теперь свой последний час. От этих мрачных мыслей ему стало жаль самого себя, молодого, веселого, которому приходится погибать из-за легкомысленного отношения жены к своим семейным обязанностям.
А жена в это время, подстегиваемая угрызениями совести, поднималась уже на крыльцо своего дома.
— Он у меня такой беспомощный, — сказала она и неожиданно замолчала.
Из дальней комнаты послышался тихий, приглушенный стон:
— Умираю…
— Кто умирает? — испуганно спросила Наденька.
— Это я, Виктор Жильцов, умираю, — послышалось в ответ.
Наденька побежала в дальнюю комнату и остановилась около дивана.
— Что с тобой, милый? — спросила она.
Мне тоже стало страшно за жизнь председателя районного комитета физкультуры. Я бросил чемодан в передней и побежал за Наденькой, чтобы быть чем-нибудь полезным ей.
— Где у вас вода?
Но вода оказалась ненужной. Услышав в комнате чужой мужской голос, умирающий перестал стонать и быстро вскочил на ноги. Виктор Жильцов не рассчитывал на присутствие посторонних, поэтому ему было очень
— Знакомься, — сказала она мужу и представила ему некстати забредшего гостя.
Виктор закашлял, затем вытащил из кармана портсигар и протянул его мне:
— Курите.
Пока мы закуривали, Наденька успела разжечь керосинку и разогреть обед. В половине седьмого Виктор Жильцов занял место за столом и взялся за ложку. С опозданием на двадцать минут жизнь в этом доме вошла в свою обычную колею. Борщ супруги ели молча. После борща муж задал жене первый вопрос:
— А как моя белая рубашка?
— Уже выстирана, после обеда я выглажу ее.
Виктор нахмурился, затем не выдержал и сказал:
— Ты же знала, Наденька, сегодня в клубе лекторий.
Наденька отодвинула тарелку с недоеденной котлетой и ушла на кухню разогревать утюг. Виктору стало неудобно, и, для того чтобы оправдаться, он сказал:
— Женщина она неглупая, а вот простых вещей не понимает. По четвергам в лекторий собирается весь город. Там и райкомовцы и работники райисполкома, и мне нельзя идти туда не в свежевыутюженной рубашке.
Но эти оправдания не прибавили мне аппетита. Есть почему-то уже не хотелось. Когда Виктор закончил все счеты со вторым и третьим блюдами, белая рубашка оказалась уже выглаженной. Виктор бережно забрал ее из рук супруги и ушел в соседнюю комнату переодеваться. Наденька снова пододвинула к себе тарелку. Но котлета уже остыла, да и сидеть одной за столом было не очень-то уютно, поэтому Надя заканчивала еду без всякого удовольствия.
Между тем акт переодевания в соседней комнате подошел к концу. До начала лекции у мужа осталось пять резервных минут, и муж решил посвятить эти минуты жене. Он чуть приоткрыл дверь и громко шепнул из соседней комнаты:
— Я люблю тебя, Наденька!
Затем он сделал паузу и прошептал то же самое вторично. Наденька смущенно смотрела на меня и молча расцветала от счастья. Она, по-видимому, не читала кое-каких рассказов Чехова и поэтому не знала, что такой спектакль уже разыгрывался когда-то для другой.
— Я люблю тебя, Наденька!
Бедная Наденька, она искренне верила, что эту ласковую фразу сочинил ее Витенька для нее одной, и из-за этой фразы она быстро забыла о только что доставленной ей неприятности.
Но вот подошли к концу пять резервных минут, дверь в столовую приоткрылась, в дверях показался красивый, благоухающий Виктор и сказал:
— Я приду в одиннадцать, прощай.
Хлопнула дверь парадного.
— А вы разве не пойдете в лекторий? — спросил я Наденьку.
— Я пойду, но позже, — ответила Надя и стала торопливо убирать со стола.
Но позже Наде не удалось пойти в клуб. Весь вечер она возилась по хозяйству. Штопала, гладила, готовила на завтра обед. Когда Виктор Жильцов пришел в одиннадцать часов из клуба, его жена только-только успела закончить работу по дому.
— А ты зря не была в клубе, — сказал он. — Лектор приехал из области знающий, да и ребята из райкома спрашивали про тебя.
Выпив на ночь стакан молока и закусив его куском пирога, Виктор поцеловал жену в лоб и сказал:
— Смотри, Наденька, отстанешь ты от жизни.