Случайная знакомая
Шрифт:
— Караул, помогите!
Издательство было вынуждено назначить Пояркову вместо Николая Ивановича второго редактора, за ним третьего, четвертого. Но ни один из них не сумел потрафить молодому поэту. Каждое отвергнутое стихотворение вызывало с его стороны десятки жалоб. Жалоб было так много, что молодой поэт в целях канцелярской рационализации сопровождал каждое свое письмо специальной припиской: при ответе ссылаться на наш исходящий номер. А эти номера Н. Поярков обозначал своими инициалами: Н. П.—10 или Н. П.—20.
В прошлом году последняя исходящая бумага вышла за № Н. П.—289. А если учесть, что в том же году поэт написал всего девять стихотворений, то нетрудно представить
Кому же пишет жалобы поэт? Всем! Н. Поярков ищет заступничества у знакомых литераторов, ответственных работников…
По знакомству можно получить должность завхоза — стать по знакомству поэтом нельзя. Поэт — это прежде всего труженик. Пушкин работал над «Евгением Онегиным» больше восьми лет. Гоголь, Толстой переписывали свои произведения по семь — десять раз. А Николай Поярков диктует стихи на машинку и требует, чтобы они тут же включались в хрестоматии.
— Мне можно, — говорит он. — Я новатор.
Этот новатор нумерует не только свои исходящие. Даже самого себя он называет теперь не иначе, как «поэт № 1».
Самовлюбленность — болезнь возраста. Говорят, композитор Гуно в семнадцать лет заявлял: «Только я». В двадцать лет он смилостивился и сказал: «Я и Моцарт». В двадцать пять лет он стал более объективен и заявил: «Моцарт и я». А в тридцать лет Гуно говорил: «Только Моцарт».
Николаю Пояркову уже под тридцать. Тем не менее болезнь у него, как видно, затянулась и дала неприятные осложнения. Взрослый человек продолжает до сего времени ходить в мальчиках:
— Я, и больше никто другой!
Вот и наводняет Поярков редакции жалобами, требуя, чтобы при ответе обязательно ссылались на его исходящий номер. Что ж, уважим просьбу Николая Варфоломеевича. Считайте эти строки ответом на ваш последний исходящий: Н. П.—289.
1951 г.
Шурик
В ленинградском журнале было напечатало несколько небольших стихотворений. Мне очень понравились «Ледяные солдатики»:
На крыше сосульки всю зиму висят, Они, как солдатики, дом сторожат. Растают солдатики этой весной, И больше они не вернутся домой. Они не увидят весною свой дом, Они не узнают, как мы здесь живем, Они не увидят зеленых садов, И им не увидеть на грядке бобов.Под стихами стояла подпись неизвестного мне автора: А. Троицкий.
Через год я был на концерте в клубе. Ленинградская артистка Воробьева читала сказку «Волк и семеро козлят»:
В лесной избушке маленькой, Где рос цветочек аленький, Жила коза с козлятами, Послушными ребятами…Старая сказка была в новой поэтической редакции, а бой козлят с волком поэт описал задорно и весело:
— Вперед, вперед, отряд Воинственных козлят! БежимПо окончании концерта я прошел за кулисы, чтобы узнать у Воробьевой имя автора сказки.
— А. Троицкий, — сказала артистка.
— Молодой, старый?
— А вы познакомьтесь с ним. — И Ольга Ивановна Воробьева, хитро улыбнувшись, дала мне адрес А. Троицкого.
При первой же поездке в Ленинград я наведался по адресу, записанному у меня в блокноте.
Большой дом по улице Перовской. Три звонка. Дверь открывает молодая женщина.
— Можно видеть поэта Троицкого?
— Поэта?
Женщина как будто удивлена вопросом, но потом, словно вспомнив что-то, мягко улыбнулась и пригласила войти в комнату.
— Шурик, к тебе пришли.
Я оглядываю комнату и никакого Шурика не вижу.
— Шурик! — уже строже говорит женщина и, обращаясь ко мне, добавляет: — Мне пришлось сегодня наказать его. Прихожу домой, а Шурика нет.
— Шурик!
Снизу, словно из погреба, раздается тяжелый вздох, потом наступает пауза, вслед за которой еще вздох, и из-под дивана выползает курносый десятилетний мальчик. Его веснушчатое лицо выражает и злость и недовольство одновременно.
— Знакомьтесь, А. Троицкий, — сказала женщина, приглаживая мальчику взъерошенный чубчик.
Мальчик подал руку и с горечью пробурчал:
— Вот уже и в музей сходить нельзя.
— Он еще оправдывается! — Анна Николаевна, мать Шурика, посмотрела на меня и сказала: — Объясните вы, пожалуйста, ему, как мужчина мужчине, что он не должен бегать в музей.
— В какой музей?
— Зоологический… Это его новое увлечение.
— Разве увлечение плохое?
— Видите ли, Зоологический музей находится за Дворцовым мостом.
Поэт Троицкий был, оказывается, в том неприятном для всякого мужчины возрасте, когда ему строго-настрого было запрещено одному переходить улицу. По этой стороне Невского ходи сколько угодно, а по той — ни в коем случае.
Я смотрю на Шурика с удивлением. Мне не верится, что этот десятилетний мальчуган еще три года назад написал стихи про козлят и «Ледяных солдатиков». Я пришел к поэту, чтобы поговорить о его работе, и оказался в затруднительном положении. Мне еще никогда не приходилось говорить серьезно о поэзии с учеником четвертого класса. Очевидно, поэтому я начинаю говорить с Шуриком не о стихах, а о Зоологическом музее. Мой собеседник быстро, по-мальчишески загорается. Он уже не сердится на мать, а горячо и образно рассказывает о том, что видел в одном из залов музея.