Случайно влюбилась в… Бога?
Шрифт:
Боже. Гай мог бы иметь любую женщину. И он желал… меня.
Неудержимая страсть пламенем растеклась по венам, принеся с собой ноющую боль, требовательную, всепоглощающую, казалось, я не выдержу, если не заполучу его внутрь себя. Я представляю, как срываю с него одежду, сажусь на него верхом.
Пусть на нем был бы снова тот саронг; так намного легче его раздеть, развернуть, словно подарок, и я бы тут же крепко обхватила ногами его талию.
Немыслимо, но как только язык Гая оказался у меня во
Коснувшись моих бедер, Гай руками проник под мою футболку и, лаская каждый изгиб, добрался до груди.
Ахнув от потрясения, я наслаждалась: вот он коснулся моих сосков, пощипывает их, его дыхание учащается.
– Ты такая красивая, Эмма, – шептал Гай между жаркими, сводящими с ума поцелуями, дразня возбужденные соски через бюстгальтер. – Но. – Он сделал судорожный вдох. – Ты и я…
Мой рот обожгло, будто я откусила жгучий красный перец. Пожарная сирена завыла в моей голове. Я отшатнулась от Гая, ловя ртом воздух.
Его глаза мгновенно похолодели.
– Никогда не будем вместе. – Гай развернулся и пошел к двери. – Отдохни, малышка.
Он захлопнул за собой дверь.
Глава 25
Ну что ж. Нравится мне или нет, но нужно посмотреть фактам в лицо: годы сексуального лишения помутили мой разум, что и толкнуло меня в объятия Гая.
И все же, кто меня за это осудит? Я всего лишь человек… наполовину… хотя бы физически, а он мужчина-мечта. Бог. Буквально.
И не надо забывать, я еще не оправилась от пережитых ужасов. Я как-то читала, что под воздействием стресса люди творят все что угодно, даже себе во вред. Некоторые налегают на шоколад или жареного цыпленка. Другие топятся в мартини. Я, ну, я, очевидно, хочу совершить непристойные и развратные действия с Гаем.
Если оставить в стороне грязные мысли, Гай был моим единственным якорем, поэтому вполне естественно, что я бросилась к чему-то знакомому в поисках утешения, даже если он больше напоминал привычную боль от никогда полностью незаживающей раны.
Но после всего, что со мной случилось, чувствовать эту боль было почти также приятно, как лакомиться теплым, липким шоколадным печеньем.
– Замолчи, Эмма, – громко вслух произнесла я. Это ничего не значит. Гай кинет мои же слова мне в лицо, чтобы поиздеваться надо мной. Его ехидным замечаниям и колкостям конца и края не будет.
"Эмма, ты обожаешь меня".
"Эмма, ты хочешь меня".
"Эмма, а ты маленькая развратница".
Да. Да. Все правда. Отголоски боли во мне не оставляли выбора, я не могла
Я решила принять долгую, горячую ванну с пеной в пятиместной джакузи. И да. Я была права; парная вместила бы десятерых.
Я отмачивалась в пышной пене, пахнущей розами, и старалась не думать о черных тучах, нависших над моей головой. Как я могла его желать? Как такое вообще возможно?
Кто-то прочистил горло.
– Пожалуйста, не говори мне, что я заснула, – взмолилась я, не открывая глаз.
– Ты не спишь.
Я приоткрыла один глаз и увидела Томмазо, он стоял в дверях ванной, его волосы были взъерошены, словно высушены полотенцем после душа.
Он снял военную форму и был одет в то, что можно было бы описать, как, ну, черная шелковая пижама, если только он не одевается так на вечернюю пробежку.
Я вздохнула. Как раз этого мне и не хватало, еще больше опасных, смущенных мужчин.
– Ты заблудился по дороге на пижамную вечеринку для нахальных Учбенов?
Томмазо пожал плечами.
– Эй, что парень не может побаловать себя шелковой штучкой после тяжелого дня, ведь ему пришлось драться с богинями-неврастеничками, собирать мертвецов и подставлять свою шею… дважды?
– Конечно, может. У тебя какая-то особая причина находиться здесь, пока я пытаюсь принять ванну в одиночестве?
Я с ног до головы была покрыта пеной, но это нисколько не помогало расслабиться.
– Я тебя охраняю, так что никаких личных границ. Да ты не волнуйся, я уже видел тебя голой. – Он сверкнул широкой улыбкой, показав ямочки на щеках. – Просто подумал, дай загляну и отдам тебе вот это. Я нашел ее на вилле под телом одного из мертвых Мааскаб.
Томмазо показал цепочку с подвеской из черного камня.
Я почти о ней забыла.
– Я надеюсь, ты ее помоешь.
– И дважды стерилизуешь, – добавил Томмазо.
– Спасибо. Можешь положить там, – ответила я, показав взглядом на раковину. – Все-таки, откуда она у тебя?
Томмазо подошел к стойке из белого мрамора и опустил цепочку.
– Это семейная реликвия. Так что хорошо о ней заботься. – Странно. Почему он отдает мне что-то настолько ценное? – Послушай, – продолжил он. – Я просто хочу извиниться.
– За что? – спросила я, интересно, он извиняется за непрошеный поцелуй, похищение или за что-то еще.
– За то, что так плохо обращался с тобой. Я обозлился на тебя. Думал, мне придется быть нянькой при любимице мистера Сантьяго. Но я ошибался. Ты все, что угодно, только не его любимица – скорее голодный, взбесившийся гепард, жаждущий оторвать ему руку.