Случайному гостю
Шрифт:
Пока Ги распродает тёткино имущество, бабушка наливает в две здоровенные синие с золотом чашки какое-то пахнущее болотом варево из высокой медной кастрюльки.
— Трактуй то как мешанку, — говорит бабушка, разглядывая содержимое чашек. — За фактурой много сходства. Как вы называете мешанку теперь, слово красивое, ангельское, напомни?
— Коктейль, — бурчу я. — К нему соломинка ещё… — ласточки на моей тарелке скрываются в чёрных точках.
— Власьне [9] , — раздумчиво произносит бабушка — Соломинка выход чудовный, когда не за что схватиться.
9
собственно
Преодолевая
Дух отвара ударяет мне в нос, я чихаю. И делаю несколько глотков…
— На правду, — замечает бабушка, выпуская в центр стола длиннющую струю дыма. Чашки у неё в руках нет.
Гречка шуршит по скатерти, на плите шипит бигос, в духовке подходит рулет с грибами.
— Вы выпили отвар, свой? Уже? Мой такая гадость… Даже в школе таким не поят, — доверительно сообщаю я. — Вязкий вкус.
— В том отваре шкаралупа, — светски замечает бабушка, игнорируя колкости.
— Кракатук? — радуюсь я. — Стоило бороться за желание! Мутабор!
Словно в ответ, ветер на чердаке с силой стучит ставней.
Мы почти закончили. На тарелках — холмики из найденного в крупе. Мой заметно больше. Бабушка вне круга света, видны её руки перебирающие крупу. Из темноты, разбавленной утопленническим сиянием телевизора, доносится:
— Думала Рождество встретить вдвоём… Что на то скажешь?
— Мне было знание… — надуто начинаю я. Бабушкины руки вздрагивают. — Про всего один подарок! Но я эту мысль от себя гнал! Выходит зря… А для кого тогда столько еды? — спрашиваю я, как-то медленно и словно через силу.
— Ну, — говорит бабушка, деля гречку на какие-то странные символы. — Ешче скажут потом, что на столе ничего не было.
— Но если мы будем вдвоём, то кто же скажет? — я ощущаю, что мне совсем не хочется спрашивать.
— Может кто заскочит… — уклончиво говорит бабушка. — Если конца света не будет, то до Сильвестра [10] тоже надо кушать. А ешче день рождения.
10
31 декабря
— А… — я пытаюсь выдавить из себя новую порцию любопытства.
— На Бога! — восклицает бабушка. — Финал! Хотела б выслушать ту драму…
С неожиданным проворством она пересекает кухню и усаживается на ближайший к телевизору стул. Перед тем как сесть, бабушка трижды дует на него и смахивает с сиденья нечто невидимое.
Женевьева в большой и неуютной машине въезжает на заправку. Метёт картонная метель.
У бабушки по платку в каждой руке, очки заботливо сложены на столе — бабушка решила порыдать всласть. Из тьмы материализуется старая чёрная кошка Вакса, она вскарабкивается на табурет, рядом с бабушкой и мяукает.
— Так-так, — говорит ей бабушка. — Звыкла французка [11] — лютый снег, а дзецко без шалика [12] .
Следующие пять минут рыдают все — бигос на плите, бабушка, я и, кажется, даже Вакса — от смеха. Отплакав на последних кадрах титров, бабушка вещает, сморкаясь:
— Антракта. Мандарынку и до брони [13] . Шух-шух…
Мы ссыпаем, скрутив скатерть желобом,
11
типичная француженка
12
шарфик
13
к оружию
Затем, вооружившись допотопным фонариком, я лезу на «антресолю», где в углу уединилась кровянка. Пропальпировав и осмотрев доставленную с тщанием дипломированного медика, бабушка перекладывает её пергаментной бумагой и отправляет в специальную корзину. Вакса волнуется и, стряхнув обычное хладнокровие, сладко урчит в сторону буфета, на недосягаемой для кошачьих посяганий высоте которого покоится заветное лукошко.
— Вдвоём… ага, а все? Куда делись наши? — продолжаю еле ворочать языком я.
— Яна с мамой в Лабском — лыжуют, Витя на экскурсии, Геню с Нелей пригласила Ева, — бесцветно сообщает бабушка и поддёргивает рукава.
Несколько криворотая Анна Шилова в телевизоре объявляет фигурное катание, мы оба радуемся — можно обсуждать, насмехаться и болеть — бабушка болеет за англичан, я смотрю фигурное катание в целом.
Уничтожив по мандарину, мы принимаемся за паштет.
К мраморной доске разделочного стола прикручена мясорубка, около стола возвышается высокий стул без спинки. Вздыхая о массе вещей, которые можно было бы сделать в состоянии сладкой лени, я лезу на на него — крутить мясо. Куриные потроха, грудки и печёнки, заранее обжаренные бабушкой, превращаются в фарш, туда же идут куски тушеной крольчатины, ветчинка, в которой я бесстыже пасусь, несмотря на суровый кашель и хмыканье за спиной, и несколько кусков обжаренной свинины — где её бабушка умудрилась раздобыть? Такой дефицит. Затем в мясорубку идет зелень — петрушка, укроп, лук, ещё какие-то травы, цвет которых даже в свежем виде не сулит ничего хорошего — слышно как всё это хрустит внутри, сминаемое винтом.
Бабушка разбивает одно за другим яйца о край щербатой керамической миски — для гречки понадобится много взбитых желтков. Вооружившись вилкой угрожающего размера, она тарахтит ею в яичной массе, над миской вырисовывается шапка пузырьков.
Взбив желтки, пока я перекручивал разнообразное мясо для «жимского [14] паштета», бабушка выливает их в гречку, мешает крупу, покуда та не вбирает в себя взбитое, а затем мы мечемся вокруг стола, размазывая тонким слоем на доске гречку, пропитанную желтками — так она быстрее высохнет. Если не прилипнет вся к нашим пальцам…
14
римского
Я мою мясорубку — перекочевывают на растянутое на столе полотенце ножи, сита, вал. Пользуясь моим отсутствием у мраморной доски, бабушка заводится с конвертом для паштета: отмеряет муку, не дрогнув рукой, высыпает её на стол, легкое облачко зависает на минутку над старым мрамором, и в такт «Болеро» английской пары из телевизора оседает на столешницу. В середине мучного кургана бабушка делает ямку, в которую кладет кусок масла, от души соли и льёт кружку холодной воды. Размашисто перекрестив муку, она ястребом налетает на будущее тесто.