Случайные помехи
Шрифт:
– Спасибо, что не в лицо, – произнесла Женевьева со странной улыбкой.
Зоя закрыла лицо руками.
– Прости, прости меня, Женевьева. Сама не знаю, что творю.
– Это я должна просить у тебя прощения, – покачала Лагранж головой. – Мы не имеем морального права скрывать от тебя истину. Ты обязана все знать.
– А как же… судьбы человечества? – медленно подняла на нее глаза Зоя.
– Я могу доверять тебе?
– Как самой себе. Нет ничего страшнее неизвестности, – проговорила Зоя, глядя в окно с отрешенным видом.
– Я скажу правду.
Приняв решение,
– Видишь ли, Зоя… Истина не известна никому на Земле. Никто не знает, кто появился на Пятачке.
– Какая же это тайна?
– Погоди. Ты не знаешь другого, самого главного. Имеются основания подозревать, что вернувшийся – не человек.
– Не человек? – переспросила Зоя. – Но кто же тогда?
– Помнишь тристаунские события?
– Такое не забывается.
– Ученые полагают, что их тоже вызвал инопланетянин. В этом, например, уверен Макгрегор.
Зоя низко наклонила голову. Словечко «тоже», больно резанув слух, разъяснило ей все, хотя разум отказывался поверить в такое. Несколько минут она сидела в полном оцепенении.
– Послушай, но это же просто невозможно, – проговорила она в растерянности. – Вместо Сергея – инопришелец?..
– Космос неистощим на выдумки, – ответила Женевьева известной поговоркой. – В общем, история темная, нам еще предстоит разобраться в ней. Теперь тебе необходимо побыть одной, чтобы прийти немного в себя. Приведи в порядок свои мысли, а я попробую привести в порядок квартиру.
Женевьева вышла, вернувшись с совком и веником. В своей квартире она не терпела биороботов, предпочитая все делать сама.
Зоя сидела с отрешенным видом, наблюдая за ее действиями. И мир не перевернулся! Солнце продолжало светить, первые его лучи заглянули в окно, легли прямоугольником на ворсистый пол, заиграли на фарфоровых осколках. Больше всего потрясла смесь обыденности, будничности с полной немыслимостью.
– Послушай, Женевьева, – сказала Зоя, когда последний осколок исчез в ведерке.
– Да?
– Ты должна пропустить меня к нему.
Женевьева покачала головой:
– Я и так сделала то, на что не имела права.
– Заклинаю тебя… во имя нашей дружбы. Во имя твоей любви к Сергею…
Женевьева побледнела и выронила ведерко, осколки веером рассыпались по полу.
– Ты пройдешь в медцентр, когда будет можно, – сказала она. – И увидишь все своими глазами. Если надо, я отвечу за свои действия.
Зоя поднялась, начала собираться.
– Приляг, отдохни у меня, – предложила Женевьева.
– Не могу. Нужно Андрея покормить, в школу собрать.
– Я сообщу тебе, когда надо…
– Спасибо. Извини за чашку, – произнесла Зоя и осторожно, словно стеклянную, прикрыла за собой дверь.
После ее ухода Женевьева долго ходила по комнате. Она корила себя за то, что не рассказала гостье о кратковременном приходе пришельца в сознание и нескольких репликах, которыми успела с ним обменяться. Поразмыслив, однако, пришла к выводу, что поступила правильно. Приход в сознание мог оказаться частью дьявольского
У Женевьевы слипались глаза после ночного дежурства у контейнера и тяжелого утреннего разговора, но отдохнуть ей не пришлось. Едва вздремнула – разбудил гонг экстренного вызова. Макгрегор, изучив сообщение из медцентра, срочно созывал свой совет.
Следовало заскочить в медцентр, взять материалы и лететь на заседание.
Сознание возвращалось медленно, исчезающе малыми импульсами, как бы толчками. То подступало, то уходило вновь, подобно волне, лижущей берег. Волна… Морская? Нет, это река, широкая, как море. И лодка, и старый дом на берегу, и глаза любимой женщины… И солнце, много солнца. Так много, что оно может ослепить, лишить зрения.
Время от времени пробужденные вспышки сознания, словно прожектором, высвечивали то один, то другой уголок памяти. Своего тела он поначалу не ощущал, сознание существовало отдельно от него. Потом начал ощущать легкие покалывания. Это не могло не радовать, поскольку говорило о возвращении к жизни. Картины вспыхивали в мозгу самопроизвольно, сами по себе, то до жути реальные и многокрасочные, то полустертые и выцветшие, как старинная гравюра.
…Он пробуждается, выходит из небытия, и первое ощущение – это боль, то нарастающая, то затухающая. Она накапливается в каждой клеточке тела, сливается в ручейки, ширится, крепнет, чтобы вдруг смениться волной желанного онемения.
Сознание вспыхнуло резко, словно лампочка в темной комнате после щелчка выключателя. «Полно, на Земле ли я?» – мелькнула тревожная мысль. Показалось – он в тропическом лесу. Со всех сторон тянулись к нему покачивающиеся лианы. Иные из них впиваются в тело. Воздух необычайно густ и прян, к тому же вязок – не дает пошевелиться. Стоп, это не воздух, а жидкость, судя по серебристым газовым пузырькам… Хотя разве возможно такое? некоторые пузырьки лопаются, вспыхивают, словно маленькие солнца. Хотя он не может шевельнуться, это не приносит особых неудобств. Лианы его поддерживают, снимают усталость, когда она накапливается в мышцах. Но как он может дышать в жидкости? Ах, на голове у него колпак с газовой смесью!
Торопец почувствовал смутное беспокойство: значит, с прыжком через пространство что-то не получилось, не сработало. Ничего не попишешь, первый опыт. Нужно быть готовым ко всему. На каком звене, на каком этапе произошел срыв? Он должен поскорее прийти в себя, чтобы помочь исследователям.
Беспокойство становилось все сильнее. Куда он попал, если только все это не галлюцинации? Попытался двинуть рукой, ногой – ничего не получилось. «Гулливер у лилипутов…». Перевел взгляд подальше – и поразился. Теплое, ласковое подводное царство через несколько десятков метров резко обрывалось, отгороженное от остального мира прозрачной вертикальной стеной. А еще дальше, рядом с пультом, стояла женщина и не отрываясь глядела на него. На глаза наплывала пелена, он усилием воли отгонял ее. Боже мой, Женевьева! Женевьева Лагранж! Он хотел крикнуть, позвать ее, но и эта попытка ничего не дала.