Случайные попутчики

Хайсмит Патриция

— Чарли?

— Сейчас, мамик!

Он обвел ванную диким взглядом. Окон не было. Последнее время такое случалось с ним раза два в неделю. Через полчаса после того, как он вставал ото сна, у него возникало ощущение, будто кто-то его душит, упираясь коленями в грудь. Он закрыл глаза и натужно задышал — вдох, выдох — так часто, как позволяли легкие. Наконец виски подействовало. Оно угомонило раздерганные нервы, словно провело рукой по всему телу. Он выпрямился и открыл дверь.

— Бреюсь, — объяснил он.

Его мать в теннисных шортах и майке склонилась над развороченной постелью, по которой были раскиданы вырезки.

— Кто она, эта убитая женщина?

— Жена одного парня, с которым я познакомился в поезде из Нью-Йорка, Гая Хайнса, — улыбнулся Бруно. Ему нравилось произносить имя Гая. — Правда, любопытно? Убийцу до сих пор не нашли.

— Вероятно, маньяк, — вздохнула она.

Бруно

сразу посерьезнел.

— Нет, не думаю. Тут очень непростые обстоятельства.

Элси выпрямилась и засунула большой палец за пояс. Небольшая выпуклость под поясом исчезла, и на какое-то мгновение она превратилась в женщину, которая неизменно являлась взгляду Бруно до прошлого года, изящную вплоть до узких лодыжек.

— У твоего приятеля Гая хорошее лицо.

— Лучше человека не встретить. Стыд и срам, что его привлекли на дознание. Он мне сказал в поезде, что вот уже пару лет как не видел жены. Да из Гая такой же убийца, как из меня! — Бруно ухмыльнулся нечаянной шутке и, чтобы не привлекать к ней внимания, добавил: — Во всяком случае, его женушка была слаба на передок…

— Миленький, — она взяла его за окантованные лацканы, — ты бы не хотел для разнообразия последить за собственным языком? Бабушка, я знаю, порой от него в ужас приходит.

— Да бабушка и не знает, что такое «передок», — возразил Бруно хриплым голосом.

Элси взвизгнула, запрокинув голову.

— Ма, ты слишком много бываешь на солнце. Мне не нравится, что лицо у тебя такое смуглое.

— А мне не нравится, что у тебя такое бледное.

Бруно нахмурился. Шершавость кожи на мамином лбу больно ранила его чувства. Он неожиданно поцеловал ее в щеку.

— Обещай мне, что хоть полчасика посидишь сегодня на солнце. Другие приезжают в Калифорнию за тысячи миль, а ты сидишь в четырех стенах!

Бруно презрительно нахмурился.

— Ма тебя совсем не интересует мой приятель!

— Напротив, интересует, только ты мне о нем что-то мало рассказываешь.

Бруно скромно улыбнулся. Нет, какая же она все-таки умница. Он впервые выложил вырезки у себя в комнате именно сегодня, потому что уверился: ни ему, ни Гаю ничего не грозит. Если он сейчас и поговорит о Гае с четверть часа, мама, скорее всего, это тоже забудет. Если вообще понадобится забыть, что вряд ли.

— Ты все прочитала? — спросил он, кивнув на постель.

— Нет, не все. Сколько принял с утра?

— Стаканчик.

— Я чую, два.

— Хорошо, мамик, пусть будет два.

— Миленький, ты бы поостерегся с утренними возлияниями, а? Пить с утра — это конец всему. Сколько я перевидела алкоголиков…

— «Алкоголик» — мерзкое слово, — оборвал Бруно, возобновляя медленное кружение по комнате. — Я чувствую себя лучше, с тех пор как немножечко увеличил дозу. Ты сама говорила, что я повеселел и у меня появился аппетит. Шотландское виски — очень чистый напиток. Некоторым идет на пользу.

— Вчера вечером ты перепил, и бабушка это заметила. Ты не думай, она не слепая.

— О вчерашнем не спрашивай, — осклабился Бруно и махнул рукой.

— Скоро придет Сэмми. Лучше оделся бы, спустился и составил нам компанию.

— У меня от Сэмми мороз по коже.

Словно пропустив его слова мимо ушей, она весело пошла к двери.

— Обещай, во всяком случае, что сегодня позагораешь.

Он кивнул и смочил языком пересохшие губы. Закрывая дверь, она улыбнулась, но он не улыбнулся в ответ: ему почудилось, будто его разом накрыл черный колпак, будто нужно от чего-то спасаться, пока не поздно. Необходимо встретиться с Гаем, пока не поздно! Необходимо избавиться от отца, пока не поздно! Необходимо многое сделать! Ему неохота торчать здесь, в бабушкином доме, обставленном в точности как их собственный — мебелью в стиле Людовика XV, неизбывного Людовика XV! Но он не знал, где бы хотел сейчас оказаться. Ему не нравится надолго расставаться с мамой, правда? Он прикусил нижнюю губу и нахмурился, хотя его маленькие серые глазки смотрели пусто. Почему она сказала, что ему не нужно пить по утрам? Еще как нужно, сильнее, чем в любое другое время суток. Он расправил плечи медленным круговым движением. С чего бы ему унывать? Вырезки на постели — это все про него. Проходила неделя за неделей, а полицейские-тупари не нашли против него ни одной улики, ни одной, если не считать вмятины от каблука, так те туфли он давно уже выбросил! Вечеринка с Уилсоном на прошлой неделе в сан-францисском отеле… да будь у него теперь возможность отпраздновать вместе с Гаем, он тако-о-е закатит! Идеальное убийство! Много ли, интересно, человек сумели бы совершить идеальное убийство на острове, когда вокруг полно народа?

Он не из тех кретинов, о которых пишут в газетах, которые убивают, «чтобы испытать, на что это похоже»,

а потом ничего толком и описать не могут, разве что порой ляпнут тошнотворное: «Я думал, будет интереснее». Если бы обратились к нему, он бы сказал: «Потрясающее ощущение, равного ему нет на всем свете!» («Вы не собираетесь повторить это, мистер Бруно?») «Мм-м, не исключаю», — раздумчиво и осторожно, как полярный исследователь, дающий ни к чему не обязывающий ответ на вопрос, не собирается ли он зимовать во льдах и на другой год. («Не могли бы вы немного рассказать о своих ощущениях?») Он бы придвинул к себе микрофон, поглядел в потолок, задумался, а мир бы тем временем замер в ожидании. Что он почувствовал? Как бы лучше сказать. То самое, единственное, с чем ничто не сравнится. Бабенка она в любом случае была испорченная, понятно? Все равно что прикончить маленькую горячую крысу, только она была женщиной, вот почему это назвали убийством. Один только исходивший от нее жар вызывал отвращение, и он вспомнил, как подумал тогда — тепло перестает вырабатываться еще до того, как он снимет пальцы, а когда он уйдет, она сделается холодной и отвратительной, какой и была при жизни. («Отвратительной, мистер Бруно?») Да, отвратительной. («По вашему, труп отвратителен?») Бруно задумчиво свел брови. Нет, он бы не сказал, что считает труп чем-то отвратительным. Если жертва была само зло, как Мириам, вид мертвого тела должен бы вызвать у окружающих приятные чувства, не так ли? («Власть, мистер Бруно?») О да, он ощутил невероятную власть! В ней-то самое главное. Он отнял жизнь. Далее. Никто не знает, что такое жизнь, все защищают ее как бесценное достояние, а он ее отнял. В тот вечер было все — жуткий риск, боль в руках, страх — вдруг она вскрикнет, но в миг, когда он почувствовал, что жизнь ее оставила, все прочее куда-то провалилось, осталась лишь одна непостижимая данность его деяния, тайна и чудо прекращения жизни. Люди толкуют о таинстве рождения, зачатия жизни, но это так просто! Слияние двух половых клеток! А вот как быть с тайной прекращения жизни? Почему жизнь должна была прекратиться из-за того, что он слишком крепко сжал горло женщины? И вообще — что такое жизнь, что ощутила Мириам, когда он разжал руки? Где она находилась? Нет, он не верил в посмертную жизнь. Она перестала быть, в этом и крылось чудо. Да, он сумел бы поведать репортерам о многом! («Имело ли для вас значение то, что жертвой явилась женщина?») Откуда взялся этот вопрос? Бруно растерялся, но быстро нашелся. Что ж, то, что это была женщина, добавило ему удовольствия. Нет, из этого факта он не делает вывода, что удовольствие имело сексуальный оттенок. Ненависть, понимаете ли, сродни любви. Кто это сказал? Он с этим решительно не согласен. Нет, лучше он скажет так: убей он мужчину, удовольствие было бы не столь острым. Разве что этим мужчиной оказался бы его отец.

Телефон…

Бруно уже давно не сводил с него глаз. Любой телефон наталкивал на мысли о Гае. Сейчас он мог бы связаться с Гаем, позвонив всего в два места, но звонок, чего доброго, встревожит его. Гай, возможно, все еще боится. Он подождет, чтобы Гай ему написал. Письмо может прийти со дня на день — его письмо должно было дойти до Гая в конце прошлой недели. Для полного счастья Бруно не хватало одного: услышать голос Гая, получить от него весточку, что все у него хорошо. Теперь их с Гаем связывали узы покрепче братских. Много ли братьев любят своих братцев, как он любит Гая?

Бруно перебросил ногу через подоконник и оказался на балкончике из кованого железа. Утреннее солнышко приятно ласкало кожу. Лужайка, широкая и гладкая, как площадка для гольфа, тянулась до самого океана. Он увидел Сэмми Франклина — в белом теннисном костюме с ракетками под мышкой, улыбаясь во весь рот, тот шел навстречу маме. Сэмми был мужчина крупный и дряблый, как потерявший форму боксер. Он напоминал Бруно другого голливудского актеришку, который увивался за мамой, когда они приезжали сюда три года назад. Александра Фиппса. Почему их идиотские фамилии застревают у него в голове? Сэмми с довольным смешком подал маме руку, в Бруно вспыхнула и тут же погасла давняя неприязнь. Merde. [13] Он с презрением отвел взгляд от облаченного во фланель широкого зада Сэмми и обозрел пейзаж, поворачивая голову слева направо. Пара пеликанов тяжело перелетела через изгородь и плюхнулась в траву. Далеко-далеко на бледной поверхности океана он разглядел парусную шлюпку. Три года тому назад он упрашивал бабушку обзавестись парусной шлюпкой, теперь шлюпка есть, но его ни разу не потянуло выйти на ней в море.

13

Дерьмо (фр.)