Случайный трофей Ренцо
Шрифт:
— Виоле?
Он тихо вздохнул.
— У меня маленькая дочка, Виола, ей скоро пять лет.
Все еще улыбка на губах, но чуть грустная, и глаза…
— Ты любишь ее?
Зачем она такое спрашивает?
— Я ее никогда не видел. Я пять лет не был дома, Мэй.
Что-то скользнуло в его голосе… Боль? Пять лет — это очень долго.
Мэй и не заметила, как села рядом, подперев подбородок кулаком. Хотелось что-то сказать, но что — она не знала. Осторожно погладила лисичку пальцем.
— Ты скучаешь по дому? — спросила она.
Он…
Она лезет в личное? Куда не стоит лезть? Зачем ей?
Но именно сейчас это казалось важно.
— Я не знаю, что ждет меня дома, — сказал Лоренцо. — За такой срок все может измениться. Кикко, моему сыну, было три года… я делал для него деревянных драконов, волков, лошадок и солдатиков, ему ужасно нравилось. Мы устраивали баталии в перистиле, взятие крепостей… Сейчас ему восемь, совсем другие интересы и другая жизнь. Я даже не уверен, что он узнает меня. А жена…
Лоренцо поджал губы, болезненно сморщился, отвернулся. С женой, видимо, там вообще нехорошо…
Мэй молча гладила лисичку по спине и между ушей, словно живую — это успокаивало.
— Фигурки из дерева меня научил вырезать один центурион, Бруно, еще в первый мой поход, в Олсене. Мы попали в осаду под Тарузой, сидели больше трех месяцев, зажатыми на каменистой косе, нас должны были забрать корабли, но корабли не приходили, там… Не важно. Надо было чем-то занять себя, чтобы не сойти с ума, не думать о еде… и о смерти тоже не думать… Бруно учил меня.
— …не думать о смерти… — тихо повторила Мэй, сердце сжалось.
Лоренцо вздрогнул, повернулся к ней.
— Прости, — сказал он, словно сказал что-то не то.
— Этран, — сказала она. — Почти восемь месяцев осады. Я понимаю…
Мэй вышивала чудесных птиц. Сидела у окна и вышивала — птицы, цветы, деревья на своем свадебном платье. Почему-то мысль о свадьбе помогала ей держаться, мысль о новой жизни, о мире, о том, что все будет хорошо, у нее будет семья и она будет счастлива. Дело даже не в Тарине, она почти не знала его. Видела своего жениха несколько раз, а близко — лишь один. Их родители договорились обо всем. Но он ей нравился — такой высокий, красивый, сильный… любая девушка была бы счастлива… примерно ровесник ее брата. Тоже рыжий, чистой крови, только глаза у него зеленые.
Однажды, всего раз, они с Тарином гуляли в саду. Мама сказала — им нужно познакомиться ближе. Тогда Мэй отчаянно стеснялась, не могла даже поднять на него глаза, краснела. А он смотрел на свысока, улыбался, разглядывал, и Мэй понимала, что тоже ему нравится.
Взглянул бы Тарин на нее снова? После всего…
В Этране его не было, как и Дина. Они защищали Лааш и не успели к началу осады.
Мэй вышивала платье и ждала…
У Лоренцо глаза серые, совсем темные в полутьме, в уголках глаз легкие пучки наметившихся морщинок, лицо загорелое, слегка обветренное, выгоревшие на солнце волосы.
Он ведь был в Этране? Наверняка был. Легата, Эдварда Тернера,
Мэй закусила губу до боли.
— Т-ты… — хотела спросить, но голос дрогнул, сорвался.
— Последние месяцы я руководил взятием Этрана, — ровно сказал он. Что-то напряглось и заледенело в его лице.
Мэй всхлипнула. Резко вскочила.
Нет, взятия крепости она не видела, была уже далеко оттуда. Тогда еще в безопасности.
Сейчас тоже хотелось броситься бежать, куда угодно, куда глаза глядят… но за дверями ждали гильдейские охранники. Они будут стрелять, если она выскочит. Умереть так — глупо…
Нож на столе. Мэй могла бы даже успеть, теперь у нее хватит сил. И она отомстит.
Лоренцо перехватил ее взгляд… сцепил пальцы, словно специально давая ей фору.
Убить.
Он смотрел ей в глаза. Молчал. Не пытался ничего доказать и оправдаться. Не пытался ничего сделать.
Если бы он начал оправдываться, она бы точно убила его. Не стала бы ему верить.
Но он молчал.
Мэй видела, как его руки напряглись, в ожидании, но он не двигался. Ждал. Давая ей возможность решить самой.
Отец сказал как-то: «Не всегда тот, кто открыто сражается с тобой лицом к лицу, твой враг. Он твой противник, вы просто оказались по разные стороны. Дерись с ним, не отступай, но относись с должным уважением, как и он к тебе. Враг тот — кто бьет в спину исподтишка. Успей убить его первой, храни ненависть к нему в своем сердце. Помни».
Отца убили свои же, ей рассказали, как это было…
Лоренцо, тот самый трибун Лоренцо Луци, которого она мельком видела со стен, смотрел ей в глаза.
И маленькая лисичка тоже смотрела, склонив голову на бок, настороженно вытянув нос.
Мэй отошла в самый дальний угол, села на пол, повернувшись к трибуну спиной, обхватила колени руками. Слез не было, только невыносимо болело сердце.
Утром Лоренцо разбудил ее.
— Вставай, Мэй, — позвал тихо. — Пора завтракать и в дорогу, вещи уже собирают.
У него были мокрые волосы, словно сунул голову в бочку с водой, и красные, от бессонных ночей, глаза.
Она послушно вылезла из постели, пошла за ним. Умылась.
Завтракали молча.
Лоренцо сидел напротив, глядя перед собой, только изредка Мэй ловила его взгляд… и от этого взгляда замирало сердце. Она не понимала. Никто и никогда на нее так не смотрел.
Что-то неправильное с ней происходило.
Она должна была ненавидеть этого Лоренцо, но ненависть выходила какой-то плоской, почти детской обидой, а не по-настоящему. И даже обидой скорее на себя, за то, что Мэй мысленно пытается оправдать этого человека, говоря себе, что это не его вина, это война и так вышло. Но какое может быть оправдание? Никто силой не тянул его на войну. Это у нее не было выбора.