Случайный вальс: Рассказы. Зарисовки
Шрифт:
Иногда Хилков во время работы вдруг крепко обхватывал руками голову и, ссутулясь, неподвижно смотрел в одну точку — сучок на столешнице. Валька настораживался, слезал с табурета и на цыпочках выходил из комнаты.
— Опять приступ! — шептал он матери.
Мать вздыхала, молча подходила к двери, прислушивалась. Из комнаты Хилкова доносился слабый стон, затем жалобно повизгивала железная койка. И опять стоны…
Татьяна закрывала руками лицо и, тяжело дыша, опускалась на стул, словно трудно было и ей, словно и ее терзал невыносимый приступ головной боли — последствия тяжелой контузии…
Когда Валька уходил из комнаты, — а ему велели
Так мучился он с полчаса, а потом затихал. Татьяна входила на цыпочках и прислушивалась: дышит ли он. Он дышал трудно и часто, с хрипом. «Слава богу, жив», — шептала она и, приподняв его тяжелую голову с подушки, давала ему воды. Он жадно пил, приоткрыв глаза, и взгляд его был туманным
Татьяна выходила, а он забывался в полусне. Сознание возвращалось к нему медленно.
Он лежал навзничь, открыв глаза, но видел только зеленовато-серый полусвет, который накатом застилала волна, за ней другая, третья… Вот уже всё колебалось, зыбилось, бурлило. Грезился ему нос десантного катера, который поднимался и опускался на волне. На банках в предрассветной сумеречности виднелись силуэты моряков в низко надвинутых касках, с автоматами на груди. Видел он и себя, тоже в каске, правая рука его лежала на прикладе автомата с диском, набитым патронами. Катер швыряло на волне прибоя, тёмной грядой быстро надвигался берег, он озарялся вспышками орудийных и минометных залпов.
Катер с ходу ткнулся носом в берег, волна, идущая следом, окатила его. Хилков крикнул:
— За мно-о-ой! Вперёд!
Десантники попрыгали в воду, выскочили на берег и пошли быстрой, пружинистой походкой, пригибаясь, потом побежали.
— Ура-а-а! — крикнул мичман, и все подхватили.
Теперь, лёжа на койке, он повторял эти команды; глуховатым протяжным голосом, и хозяйка, неподвижно стоявшая за дверью, вздрагивала всем телом, оттого что голос квартиранта был необычен, неестествен и звучал словно из прошлого… Ей казалось, что война, давно минувшая, полузабытая, опять вторглась в ее жизнь, в эту квартиру, и Татьяне в эти минуты становилось не по себе. А за дверью слышался все тот же дрожащий, глуховатый и протяжный голос:
— Впере-е-ед! Впере-е-е-д, братва!
Потом молчание. И вдруг стон и совсем слабый, какой-то жалобный возглас:
— Что это? Что такое? Кровь?..
После каждого жестокого приступа что-то нарушалось в его больной, искалеченной голове, и некоторое время он всё делал машинально.
Он вставал, жадно пил воду из чайника, надевал старую выцветшую гимнастерку, опоясывался ремнем. Из сундучка, где хранились книги с описаниями кораблей, морские словари, справочники, он доставал мичманку с белым чистым чехлом, на грудь вешал морской бинокль, из-под койки вытаскивал тощий вещмешок военной поры, закидывал его за спину и тихо выходил во двор.
Хозяйка, внимательно наблюдавшая за ним в окно, сокрушенно качала головой и говорила Вальке:
— Иди, присмотри за ним.
Валька надевал сандалии и шел следом за мичманом в некотором отдалении, так, чтобы не терять Хилкова из вида, но и не попадаться ему на глаза.
В черных флотских брюках и защитной гимнастерке с нашивками за ранения и орденскими колодочками, с вещевым мешком и биноклем, высокий, длиннорукий, с худым, болезненно-желтым, но тщательно выбритым лицом, строго сжатыми губами и отсутствующим взглядом карих глаз под насупленными бровями, он был странно непривычен на утопавших в зелени, залитых солнцем, оживлённых улицах курортного городка. Тем более непривычен, что люди, заполнявшие улицы, были здоровы и жизнерадостны.
Люди пожилые смотрели на него молча и понимающе: видно, бывший фронтовик. Молодежь перешептывалась и поглядывала на Хилкова с насмешливым любопытством. Когда он спускался к набережной, парень в шортах — румяный, длинноволосый, с бородкой — спросил:
— Эй, дядя! В поход собрался?
Мичман не проронил ни слова, даже не взглянул в сторону парня.
Валька неотступно следовал за ним — маленький, аккуратно подстриженный, белобрысый и голубоглазый парнишка лет девяти. Ему было скучновато выполнять поручение матери, тянуло к морю, где на пляже жарились бронзовотелые курортники, а шустрые сверстники Вальки — ялтинские мальчишки — у самого берега ныряли под шумную прибойную волну. Но он любил и уважал мичмана и не отставал от него ни на шаг.
Услышав насмешливый вопрос парня в шортах, Валька нахмурился и, догнав Хилкова, молча взял его за большую теплую руку. Хилков ничего не сказал и продолжал путь. Однако Валькиной руки он не выпускал из своей ладони.
Миновав памятник Горькому, он двинулся дальше в район санатория с громким названием «Орлиное гнездо». Хилков шагал мимо зубчатых, стилизованных под крепостные стен санаторной ограды по асфальтовому шоссе, что ведет на Ливадию, и наконец свернул в уединенное место на обрыве берега и сел на камень лицом к морю. Валька опустился рядом на сухую, блеклую от солнца траву. Мичман медленным рассчитанным движением снял с окуляров бинокля кожаный кожушок и поднес бинокль к глазам.
Валька тоже стал смотреть на море. Ему никогда не надоедало глядеть на раскинувшийся внизу широкий простор. Там, словно игрушечные, проплывали прогулочные теплоходы. Медленно и солидно входил в гавань большой дизель-электроход с туристами, весь белый, словно только что вырубленный из камня известняка. У берега спичечными головками виднелись буйки ограждения для купальщиков.
Мичмана не интересовали теплоходы, даже океанский лайнер не привлёк его внимания. Он смотрел дальше, в сторону десятимильной полосы, где проходила незримая, но точно обозначенная на морских картах государственная граница. Там было пусто. Только синева, бесконечная, сверкающая на солнце синева…
Долго смотрел мичман в бинокль, медленно поворачивая голову то вправо, то влево. Но вот он замер, нацелив окуляры в одном направлении. Наконец, опустив бинокль, снял мичманку и вытер рукавом потный лоб
— Всё в порядке, — с видимым облегчением произнес он. — Моряки на вахте.
Он будто только теперь заметил, что рядом с ним сидит паренек, обернулся к нему, ласково погладил по голове и передал ему бинокль.
— Смотри туда, — он вытянул руку. — Скорее, а то уйдет!
Валька нетерпеливо, но осторожно взял бинокль и быстро поймал в окуляры маленькую движущуюся точку — силуэт пограничного сторожевого судна. Его профиль четко рисовался на фоне моря, было даже заметно, как на волне поднимается и опускается форштевень.