Слуга царю. Расколотые небеса
Шрифт:
– Значит, вы отказываетесь выполнить предписание? – занервничал офицер. – Я должен буду…
– Помилуйте! – подняла ладони отстраняющим жестом баронесса. – Разве я вправе отказаться? Просто я должна получить одобрение СВОЕГО начальства – только и всего.
Команда Егоршина несколько успокоилась.
– А как скоро… это…
– Одобрение? Что вы! Конечно, скоро! Завтра утром, я думаю, все утрясется. Понимаете, господа, – я ведь тоже человек подневольный…
– Ну, если только до завтра, – неуверенно переглянулись «дворцовые».
– Не более, – заверила их Маргарита. – Поручик! Проводите ротмистра и
– Так точно! Прошу, господа…
Визитеры удалились, влекомые поручиком, превратившимся из неуступчивого стража в радушного хозяина. Теперь за них баронесса была спокойна: «дворцовые» – обычные люди, а у Мальцева вечерами собирается весьма незаурядное, с точки зрения любого холостяка, общество… Следовательно, часов двенадцать форы у нее есть. Тем более что, отдав приказ, Челкин, привыкший к неукоснительному исполнению желаний и отсутствию всяческих препятствий на пути проводников своей воли, вряд ли станет проявлять беспокойство.
Жестом отослав часовых, она открыла дверь в «келью» Бежецкого и встала на пороге, озирая холостяцкое жилище.
Посол возлежал одетым на расправленной постели, делая вид, что читает какую-то книгу. Маргарита могла поклясться, что он сейчас даже не задумывается над ее содержанием и вряд ли понимает, на каком языке она напечатана. На визитершу он старательно не обращал никакого внимания, но несомненно слышал все, происходившее снаружи – двери в его «каземате» особенной мощью, в отличие от стен и окон, не отличались.
– Фи, граф! – поморщилась женщина. – Вы превратили вполне приличное жилище в казарму. Се моветон, мсье!
– Князь, – буркнул Бежецкий, не поворачивая головы, и перевернул страницу.
– Что? – не поняла Маргарита.
– Повелением Государя, фамилии Бежецких пожалован княжеский титул. Передающийся по наследству.
– Вы серьезно? Тогда тем более неприлично вам, генералу и князю, лежать, тогда как дама стоит. Пусть даже эта дама всего лишь баронесса.
Генерал и князь отложил книгу (баронесса успела прочесть на обложке что-то вроде «Опыты выращивания племенных…»), сел на постели и угрюмо заметил:
– Врете, сударыня. Вы такая же баронесса, как я – папа римский.
– Вы грубиян, сударь, – Маргарита тоже присела на скрипучий стул (мебель для этой «тюрьмы» собирали по всему Чудымушкино). – Но я вас прощаю. К тому же, как я знаю, в королевском ранге вы уже были, теперь вот князь… Так недалеко и до папского сана.
– Да, я теперь знаю ваше настоящее имя, – продолжал Бежецкий, упорно не глядя ей в глаза. – Анастасия Дмитриевна, если не ошибаюсь?
– Мне всегда больше нравилось имя Анна, – вздохнула женщина. – А еще что вы про меня знаете, Александр?
Она намеренно опустила отчество и с удовлетворением заметила, как дрогнуло его лицо.
– Все, – с трудом выговорил он – почему-то перехватило горло. – Все. От рождения до…
Теперь дрогнуло что-то в душе баронессы.
«А ты хочешь знать, что ему известно? – вовремя остановила она готовый сорваться с губ вопрос. – Мало ли что могло статься с твоей близняшкой по ту сторону?..»
– Все это интересно, – оборвала она мужчину на полуслове. – Но у нас с вами очень мало времени. Собирайтесь.
– Зачем? – Князь поднялся на ноги и одернул летный комбинезон. – Я как древний грек – Omnia mea mecum porto. [12]
– Удивляюсь я вам, Александр, – вздохнула баронесса. – При вашей жизни, да не позабыть латынь… Хорошо, пойдемте. Не желаете захватить с собой ваше занимательное чтиво? – не удержалась она от колкости. – Дорога будет дальней.
– Ничего. Надеюсь, что попутчик будет интересным, – вернул шпильку Александр.
Александр открыл глаза и долго не мог отождествить с чем-нибудь знакомым звук, вырвавший его из крепкого сна.
12
Все свое ношу с собой (лат.).
«Черт, – постарался он уснуть снова – часы утверждали, что сейчас третий час ночи. – Наверное, приснилось…»
Но стоило ему смежить веки, как звук повторился.
Тихая печальная мелодия неслась откуда-то из смежного со спальней кабинета, но припомнить, что там могло ее порождать, он не смог, как ни напрягал плавающий в мутной полусонной одури мозг. Вроде бы ничего такого…
«Поминальник!.. – пришло вдруг озарение. – Конечно же, поминальник!»
Сменив хлопотную жизнь жандарма на вполне респектабельную карьеру гвардейского полковника (не по своему желанию, однако), он и думать забыл, каково это – вскакивать в два часа ночи от заполошного звонка. Благо все возможные полковые дела, не требующие отлагательства, вполне могли потерпеть и до утра. Поэтому и поминальник, с которым прежде не разлучался даже, пардон, в сортире, бывало, забывался то в прихожей, то в столовой, то вообще – в кармане мундира, повешенного в шкаф… Теперь, вероятно, он оставил его на письменном столе в кабинете.
«Неужели нельзя подождать до утра… – проворчал полковник, откидывая одеяло и шаря ногами по полу в поисках удобных домашних туфель. – Что у них там – кобыла жеребится или кто-то из унтер-офицеров загулял и угодил в полицию?..»
Он, убей, не мог вспомнить, чей номер пометил в памяти приборчика аллегро мольто из «Осени» Вивальди. [13] Но, видимо, ни с чем радостным данный номер не ассоциировался, если для него была избрана эта напоминающая о бренности всего живого музыка…
13
Имеются в виду «Времена года» итальянского композитора Антонио Вивальди (1678–1741).
«О господи! – хлопнул себя по лбу, окончательно сбрасывая дрему Бежецкий. – Это же номер Маргариты!»
Точно. Именно на эту мелодию сменил он «Весну» того же Вивальди, когда их с баронессой отношения окончательно разладились. Все же не повернулась рука ни стереть, ни закрепить за строчкой сухих цифр что-нибудь другое, менее эмоциональное.
Действительно. На дисплее высвечивался знакомый до последнего знака номер.
«Что ей понадобилось в такой час? – думал он, не решаясь прикоснуться к клавише вызова. – Неужели…»