Слуга господина доктора
Шрифт:
Я сокрушенно покачал головой – видимо, этого от меня требовали обстоятельства.
– Ну, – продолжал Кабаков свой рассказ, – тот, конечно, расплакался, а этот хорек ему говорит: «Что, думаешь, я люблю тебя? Да я с тобой просто так побаловался. Попробовать хотел, как оно у вас, голубых. Я себе бабу искать буду» . Представляешь, Арсик, ему такое сказать!
По тому, с какой эмфазой Кабаков произнес «ему» , я понял, что у Игоря ранимая психика.
– Арсик, – сказала Робертина, – ты бы видел его любовника, ты бы посмотрел на него – ни кожи, ни рожи, ни ж...пы.
– Бабу он будет искать! Я ему тогда не выдержал
– На плешке? – переспросил я и по тому, с каким недоумением посмотрели на меня собеседники, понял, что в свои годы должен бы уже знать, что такое плешка. От шока de profundis {8} памяти всплыло – место встречи голубых, что-то вроде клуба.
– А он что, всё на плешку ходит? – спросила Робертина.
– Да каждый день. Арканов его там отслеживает. Я ему говорю: «На х…я ты с ним возишься, ты что, мальчика себе найти не можешь? Он же в тебя впился, как клещ, бабки из тебя сосет, а сам от тебя бегает...» А Арканов мне: «Я его люблю» .
8
Из глубин (лат.). – Начало покаянного псалма (Пс., 130:1).
Тут Толик внезапно изменился в лице и произнес:
– Ну, так я ему сказал: коли любишь, так терпи.
Я с жадностью слушал эту нехитрую повесть о трагедии гомосексуала. До сей поры я был знаком маргинальными нравами преимущественно по книгам о великих художниках, досадно несловоохотливым, учебнику криминалистики, и фильмам Райнера Вернера Фассбиндера. Нынешняя история ничего не прибавляла к моим знаниям – я уже давно понял, что жизнь голубых ужасна, но увлекательно было смотреть на трагический персонаж из первого ряда.
Игорь вернулся, принеся бутылку и копченую скумбрию. Я взялся разделывать рыбу, перемазался в кишках, облепился газетой, долго отмывался в клозете. Компания говорила о своем: Робертина клянчила еженедельник, Кабаков назидал Арканова – тот огрызался. Мы выпили еще, и Робертина попросила меня выйти.
– Знаешь, – зашептала она, – Толик, когда выпьет, сразу пи…дить начинает, понял? Ну, х…йню всякую говорить там, про меня, про Игоря – ты его не слушай. Он все пи…дит, понял?
– Понял, – кивнул я.
– Котярушка, – вдруг начала Робертина с ноюще-сюсюкающей интонацией, – ты на меня ни за что не обижаешься?
– Да нет, – пожал я плечами, – мне пока на тебя не за что обижаться.
– Вот и хорошо, – обрадовалась Робертина, осчастливленная, – ну-ка, мяукни.
– Отстань, – попросил я ее ласково.
– Котяра, мяукни.
Я вяло и невыразительно мяукнул.
– Ну нет, это ты плохо мяукнул, – расстроилась она.
– Мяу! – сказал я.
– Нет, это не по-настоящему. Ты мне мяукни нежно, как ты умеешь, на ухо, ну-ка...
Я мяукнул нежно, но лицемерно. Игра в «котяру» и «волчару» была мне немного утомительна.
– Ух ты мой сладкий, – обняла меня Робертина, – дай я тебя поцелую. Она прижалась ко мне влажными губами. От нее пахло копченой скумбрией.
Мы вернулись к столу, за которым звучали ожесточенные матюги. При виде нас мужчины поменяли тему, и мы вновь наполнили рюмки.
– Арсик, – сказал Кабаков, – мы сейчас с Игорем говорили, какой
– Ну, Кабаков, ну, ты что?! – Застонала Робертина, – пьяный, что ли, совсем, Толь, а?
В дверь просунулась наглая щетинистая харя кого-то из Толиковых коллег. Поведя очами, обладатель хари спросил коленопреклоненного завхоза:
– Ну что, Иваныч, кто слаще-то, девочки или мальчики? – и с громовым хохотом скрылся.
– Арсик, – продолжил Кабаков, не обращая внимания, – давай выпьем за гордых и непокорных...
– Кабаков, – завизжала Робертина, – встань немедленно...
– Заткнись, мудачка, – ответил Толик величественно, вставая с полу, – Арсик, она ж мудачка.
– Кабаков, – вне себя зашлась Робертина, – я же тебе говорила, чтоб при Арсике матом не пи…дился!..
– Извини, – сказал мне Кабаков, прижав руку к груди, – извини меня, Арсик...
После этого пошли уж совсем пьяные базары на четверть часа, в которых завхоз Толик самоуничижался, возвеличивая меня. Мне это было, конечно, лестно, но чувствовал я себя скованно. После самобичевания Толик разразился диатрибой в сторону Игоря и Робертины, которые, как выяснилось, вовсе не любили его, а просто приходили к нему пить, потому что, кроме добросердечного Толика, с ними бы никто за один стол не сел.
– Да как тебя любить, – вскипела Робертина, – ты же старый и жирный, как свинья. Знаешь, у нас с кем любовь? С Арсиком!
– О господи, – сказал Игорь страдальчески, – как же ты глупа!
Кабаков швырнул рюмку об пол и занялся орать на Робертину. Та слушала, привычная, видимо, к подобным сценам, спокойная и сладострастная. Всем своим видом она искушала незадачливого завхоза, который, исчерпав последние запасы красноречия, сел, уронил руки и сказал:
– Арсик, посмотри на эту девочку. Я хочу ее е…ать. Посмотри на ее рот. Он создан, чтобы сосать х…й. Рассказать тебе, как мы познакомились?
– Не надо, – крикнула Робертина и, развернувшись ко мне, раз пять подмигнула правым глазом – дескать, помни, Арсик, пьяный Кабаков – очень ненадежный источник.
Года четыре назад завхоз Толик отправился на пресловутую «стометровку» {9} в поисках женщины. Женщин было немало – день был, скажем так, базарный. Яркие, развратные, как орхидеи, они распределились вдоль проспекта Маркса – в коротких юбках, в колготках без морщинок, на каблуках. Но ни одна не задевала тонких структур Толиковой души. Негаданно к нему подошел мальчик и предложил свои услуги. Толик вежливо ответил, что мальчиками он, как раз, не интересуется. Мальчик улыбнулся и сказал, что предлагает свои услуги не как товар, а как посредник. Толик заинтересовался. Получить товар из-под полы всегда заманчивей, чем взять с прилавка. Девочка была чудо как хороша и стоила дорого. Посреднические услуги тоже были платными. Девочка назвалась Марианной, а мальчик Вадимом. На самом деле это были Робертина и Игорь.
9
Место любовной ловитвы в центре Москвы.