Слуги тьмы. И мне будет тепло
Шрифт:
— Готовься, теперь твоя очередь трудиться, — посулил ему хозяин.
Пес застучал хвостом по бревнам: согласен, мол; ты только скажи, что делать. Он и впрямь принялся работать — челюстями, когда пастух уселся возле хижины на лавку, поставил рядом деревянную плошку и стал орудовать ножом, доставать из раковин жемчуг. Заодно он вынимал и бросал Сильверу моллюсков; пес ловил их на лету и с восторгом проглатывал. Сат Аш пришел взглянуть поближе на их развлечение — понюхал, выбрал из кучи раковин водоросли и
— Негусто, — с разочарованием вздохнул Даниэль, вскрыв последнюю раковину. Он рассчитывал на большее; жемчужины, конечно, хороши — но их так мало… Впрочем, кто сказал, что с одного раза наберется приличный урожай? Он и завтра сплавает на отмель, и послезавтра.
Однако назавтра он вдруг почувствовал себя скверно — что-то давило и щемило в груди, в ногах появилась непонятная слабость. На душе стало неприятно и тревожно; он решил, что застудился, пока собирал раковины, натопил пожарче печь и никуда не поплыл. К вечеру боль в груди отпустила, однако тревога не ушла. Подавленный, раздраженный, Даниэль до тошноты наелся меду, выхлебал кружку браги и завалился спать. Похоже, прихворнул изрядно; если через пару дней не полегчает, придется отправить Сат Аша в поселок с запиской. Пусть отец Альберт пришлет какое-нибудь целебное снадобье, а то и сам приедет.
С утра ему было все так же плохо. В груди ныло, давила тяжесть, в ушах стоял звон. Что за напасть? Он выбрался за порог хижины и стал умываться. Холодная вода освежила лицо, приободрила, и Даниэль повеселел. Может, пошел на поправку?
Утро было хмурое, но без дождя, солнце тусклым пятном просвечивало сквозь пелену облаков. Лес стоял кругом вырубки плотной стеной, и от него шел настоящий весенний запах — влажный и свежий.
— Сильвер! Завтракать!
Пес вырвался из зарослей, радостно кинулся было к хозяину. И вдруг замер, насторожил уши. Залаял. Что там еще?
— Сат Аш! — на всякий случай крикнул пастух, и старый лорс вывернул из-за угла хижины.
Он остановился, повернулся в сторону ведущей к поселку тропы. Вытянул шею, принюхиваясь. Сильвер заходился лаем.
Однако лорс качнул рогами, как бы говоря: «Ничего страшного, зря всполошились», — и невозмутимо принялся обкусывать затесавшуюся среди ольхи, уже изрядно погрызенную иву.
— Тихо! — Даниэль хлопнул Сильвера по спине, так что тот присел. — Помолчи.
Пес умолк, виновато закрутил хвостом. Теперь и Даниэль услышал: топот бегущего лорса. У него екнуло сердце. Элисия? В гости?
Вздор! Не пустится же она через лес одна. А впрочем, как раз Элисия-то может…
Из зарослей показался отец Альберт верхом на лорсе — без рясы, в меховой куртке и замшевых штанах, в кожаных сапогах до колен. На боку был меч, за спиной — лук; серебряный медальон, символ Аббатств,
Священник остановил лорса возле хижины, спрыгнул вниз. Его смуглое лицо было серым, зеленая краска со лба была смыта, лист заново не нарисован.
— Седлай Сат Аша.
Услышав свое имя, старый лорс оставил трапезу и с фырканьем затрусил через поляну. Даниэль сухо сглотнул.
— Что там? Элисия?..
— Седлай!
Пастух двинулся в пристроенную к задней стене хижины кладовку. Земля покачивалась, точно плот на воде, и он брел, придерживаясь рукой за еловые бревна стены.
Священник обогнал его, сам открыл хитрый, с секретом, засов на двери, вынес седло со сбруей. Оседлал Сат Аша, который прядал ушами и подозрительно на него косился, однако стоял смирно.
— Отец Альберт… — хрипло начал Даниэль.
Священник круто к нему повернулся. В осунувшемся лице было нечто такое, отчего у пастуха слова застряли в горле.
— Ты — встречал — еще раз — колдуна? — раздельно, тихим голосом спросил преподобный отец.
Даниэль молча кивнул.
— Когда? Где?
— Что стряслось?
— Отвечай! — велел священник, и Даниэль рассказал.
Он сам себя едва слышал, слова были странные, чужие, лишние. А отец Альберт почему-то внимательно слушал и задавал вопросы, и переспрашивал.
— Да. Теперь мне понятно. — Священник провел ладонью по лицу. — Дани…
— Она… жива?
— Дани, Господь тебя не оставит.
— Она жива?! — выкрикнул Даниэль. Кинулся на отца Альберта, схватил за плечи, бешено затряс. — Жива?! Да говори же!
Пер Альберт молчал и позволял себя трясти. И это молчание было самым страшным: Даниэль уже все понял — и еще надеялся. Он отпустил священника.
— Поедем, — сказал тот очень тихо. — Ее уже нашли.
Лорсы бежали по тропе друг за другом. Даниэль ничего не видел кругом себя — только прямую, напряженную спину священника впереди. Сердце билось редко, мучительно; и нестерпимая боль жила в груди под горлом. Временами от боли у него пресекалось дыхание. Элисия. Элли. Любовь моя. Жена моя…
Казалось, они проехали более полусотни миль и давно должны были миновать Атабаск На Закате. На самом деле лорсы пробежали миль восемь, когда отец Альберт остановил своего скакуна. Сат Аш тоже стал, чутко принюхиваясь; длинная шерсть на шее поднялась. Даниэль сидел в седле, точно неживой. Священник подошел, коснулся его колена.
— Слезай. Это здесь.
Даниэль слез. Постоял, придерживаясь за стремя. Медленно повернул голову направо, налево. Перед глазами все было серо, он отчетливо видел только небольшое пятно прямо перед собой. Он искал Элисию и боялся, что она где-то тут, совсем рядом, а он не видит.