Слуги зла

Далин Макс Андреевич

— Во! — рявкнул кузнец и захохотал. — А вы где были, союзники? — вдруг обратился он ко мне. — Ваши-то где ошивались, лучники-то, я спрашиваю? — спросил он, неожиданно зверея. — Союзники… на чужом горбу в рай…

— Ч-чистоплюи, — согласился солдат. — Вот-вот, едрить, они вот так всегда рожу и воротят. Перворожденные, едрить, бессмертные… Барин брезгають…

На меня смотрели. Отвратительно пахло элем, потом, жирной едой и перегаром, я почти задыхался. Солдат ухмыльнулся:

— Ну, что не пьешь,

босота? За Государыню, за союз, едрить?

Я обозначил глоток; от эля несло кислятиной.

— Не знаю, о какой бойне ты говоришь, — сказал я. Тон вышел до такой степени правильно ледяным, что их это даже слегка отрезвило. — Я видел, как ваши стратеги сделали в горах все возможное, чтобы проиграть битву, а твои сослуживцы лезли в петлю, не слушая команд. Так что…

— У-тю-тю… — Солдат сморщился, складывая в трубочку расползающиеся мокрые губы. — В горах! То — в горах! А то — на восточной границе, едрить! Мы им — про Свет, а они — дулю! П-прихвостни…

Я глубоко вдохнул горячий липкий воздух:

— Ты говоришь о людях? О ваших восточных соседях? Не об орках?

Солдат придвинулся ко мне, дыша перегаром, я отстранился, и он захохотал:

— Не дергайся, п… птенчик! До всех дойдет дело! И до тварей дойдет, не бойсь! Били мы их, били…

— Я долго не был в Пуще, — сказал я. — Что случилось?

— Зимой соседи наших послов развернули, — пояснил купчик. — Они у Темного Владыки оружие покупают, не лучше тварей, право. Говорят, их король приносит в жертву Тьме младенчиков, представляешь?

— Снюхались с орками! — рявкнул кузнец мне в самое ухо и снова захохотал так, что задребезжала посуда. — Мы их всех уделаем, но ты мне скажи — Пуща-то ведь с нами или как? Лучники-то?

— Вероятно, — сказал я, шалея от духоты и дикости ситуации.

— Душенька! — вдруг выкрикнул толстенький масленый горожанин с пьяным всхлипом, и я с трудом уклонился от его поцелуя. — Мы-то с вами, ты скажи Государыне! Ты скажи, золотко, — мы, мол, завсегда за Свет и Добро, головы положим, но всех наставим на путь…

От его слов и тона прочие будто разом раскисли. Кузнец обнял меня за плечи и прижал к себе — я еле сдержался, чтобы не двинуть его локтем под ребра.

— Мы же все понимаем, слышь, — прорычал он доверительно. — Весь народ, как один, все, значитца, хотят Света и Добра. Мы же ваши первые союзники, мы все понимаем, а?

— Вот-вот, — вдохновенно встрял купчик, шмыгая носом. — Не мы, так наши дети, но гармонии обязательно достигнем! Без Зла! Без старости! Без болезней! Так ведь в Пуще?

— Это — не сразу, — возразил толстячок. — Постепенно. Сперва порядок и красота. А потом — Свет, Добро, Любовь… главное, чтобы никто не мешал.

— А кто будет мешать — с навозом смешаем, едрить-копать! В грязь их втопчем, сс-сучат…

Приумолкшие

скрипачи между тем грянули с новой силой. Раскрасневшаяся взлохмаченная женщина, по-видимому, молодая, но так раскрашенная «под эльфийскую деву», что я не мог точно определить ее возраст, схватила меня за руку и потащила к себе:

— Ну что ты, рыцарь! Пойдем плясать! Давай! Давай, покажи, как в Пуще пляшут!

Я встал. Кто-то из горожан подтолкнул меня в спину, а женщина повисла у меня на шее. Скрипачи урезали плясовую — и следующие… о, Дева Запада, следующие десять лет, наверное, я плясал с этой женщиной. Время остановилось, как в Пуще, музыка эльфов опьянила меня сильнее, чем эль, мне было жарко от женских рук, и все это напоминало дикий сон, крутясь вокруг меня пестрым грохочущим колесом…

Впрочем, в тот момент на несбыточный сон, скорее, походила блаженная горная тишина. «Я хочу домой», — подумал я о поселке под Теплыми Камнями, но тут плясовая кончилась, а меня потянули за плащ.

Я отпустил женщину и обернулся.

На меня смотрел гном.

Я механически присел на подставленный табурет. Бред продолжался.

Гномы, холуи Государыни, прислуга Пущи, в мою эльфийскую бытность были для меня существами, пожалуй, не менее презренными, чем люди, но они все-таки тоже относились к миру Пущи, и видеть гнома в этом человеческом кабаке показалось дико. А он расположился спокойно и вальяжно, по-хозяйски; перед ним на столе стояли тарелки с тушеным мясом и пикулями, а вместо глиняной кружки с элем — стеклянный, в бронзовой оправе кубок с вином, судя по цвету — порядочным. Гном изволил кушать.

Не безумное ли зрелище?

Люди отодвинулись, будто решив дать нам спокойно поговорить. Люди… о, здешние люди уважали гнома, это просто било в глаза! Они испытывали ко мне и к Государыне сильные и странные чувства, но уважали-то они гнома, вот что выглядело самым невероятным! Меня они могли хватать руками, на меня повышали голос, на меня смотрели вожделенно, а перед гномом явно заискивали: одного его взгляда хватило, чтобы надоедалы убрались подальше.

— Здорово, рыцарь, — произнес гном вальяжно.

Я небрежно кивнул, разглядывая его. Одежда гнома, сшитая тщательно и прекрасно, этот тяжелый драгоценный бархат и полоски мерцающего меха, его великолепные сапоги из тонкой кожи, золотая цепь на груди и баснословные перстни на коротких толстых пальцах — все это украсило бы человеческого государя, но сейчас выглядело какой-то циничной насмешкой. Гном — как все гномы: искаженная, сплюснутая, коренастая фигура, сутулый, почти горбатый, полный, голова без шеи втянута в плечи; брюзгливое лицо старика, исполненного нестарческой внутренней силы, якобы украшено ухоженной бородой…