Служебный роман
Шрифт:
В приемной Калугина закончила чтение документа и направилась в свой кабинет.
– У вас там полотеры! – предупредила Верочка.
Калугина распахнула дверь и действительно увидела полотеров, которые перебрались из кабинета Самохвалова в ее кабинет и усердно драили пол. Калугина закрыла дверь.
– Почему полотеры натирают полы в наше рабочее время? Я пока буду в зале. Неужели нельзя это делать утром или вечером?
– Нет, нельзя, – сказала Верочка. – У полотеров рабочий день, как у нас, с девяти до шести.
Калугина
– Мой кабинет занят полотерами, – объяснила Калугина Самохвалову, войдя в зал заседаний.
– Значит, мой освободился, – сообразил Самохвалов и покинул зал.
Людмила Прокофьевна привычно заняла место в президиуме и углубилась в изучение почты. Однако Шура не ушла и, спрятав письма Рыжовой за спину, выжидающе стояла около Калугиной.
Людмила Прокофьевна подняла глаза:
– Что, Шура? У вас ко мне дело?
– У нас ЧП! – трагически заявила Шура. – Рыжова без памяти втрескалась в Самохвалова и осаждает его любовными письмами!
– Откуда вы это знаете? – нахмурилась Калугина.
– Вот их сколько! – не выдержала Шура, вынув руку из-за спины и как бы взвешивая на ней письма.
– Как они оказались у вас? – сердито спросила Людмила Прокофьевна.
– Юрий Григорьевич передал их мне и попросил, чтобы общественность вмешалась и защитила его!
– И, значит, теперь на очередном заседании месткома, – с трудом сдерживалась Калугина, – после распределения путевок, в разделе «Разное» вы поставите вопрос о безнравственном поведении Рыжовой?
– Мы получили сигнал и должны отреагировать. Вы войдите в положение Юрия Григорьевича. Каждый день на него сыплются эти письма. А весь коллектив, – Шура показала на пустой зал, – знает и смеется!
Калугина протянула руку за письмами:
– Дайте их мне, пожалуйста!
– Рыжова сама виновата. Держала бы чувства при себе! – отдавая письма, начала оправдываться Шура.
– Если мне не изменяет память, вы, Шура, числитесь в бухгалтерии! – строго сказала Калугина.
– Кажется, да. – Шура пыталась вспомнить, где же она числится.
– Я думаю, будет полезнее, если вы иногда, – чеканя слова, жестко произнесла Калугина, – в порядке исключения, будете заниматься не только общественными делами, но и вашими прямыми обязанностями!
Людмила Прокофьевна решительно вошла в приемную:
– Вера, Юрий Григорьевич у себя?
– Да. От вас полотеры тоже ушли.
Но Калугина не слушала. Она распахнула дверь кабинета своего заместителя и приказала секретарше:
– Вера, никого к нам не впускайте!
И решительно закрыла за собой дверь.
В приемную заглянула Шура и прошептала Верочке:
– Самохвалов отдал мне письма, чтобы мы разобрали их на месткоме.
– Вот гад! – искренне возмутилась секретарша.
– А меня ссылают в бухгалтерию! –
В кабинете Самохвалов встал со своего кресла и недоуменно посмотрел на взбешенную начальницу.
– Ко мне попали письма, которые вы, Юрий Григорьевич, передали в местком. Хочу вас огорчить. У меня иная точка зрения, нежели у вас. Убеждена, что подобные дела должны решаться без привлечения общественности.
– Вам, Людмила Прокофьевна, легко говорить! – Самохвалов держался с достоинством. – Я пытался образумить Рыжову, уговаривал, просил, между нами ведь ничего нет и быть не может.
– Надо было иметь терпение, такт. А обнародовать письма – жестоко! – выговаривала Людмила Прокофьевна.
– Но я не нашел другого выхода. В конце концов, меня тоже можно понять, – оправдывался Самохвалов.
– Извините, Юрий Григорьевич, но вы совершили низкий поступок! Не могу настаивать, но на вашем месте я бы забрала письма и никому их не показывала, ни одному человеку!
Самохвалов прошелся по кабинету, как бы собираясь с мыслями...
А в это время по залу, заполненному сослуживцами, шла Ольга Петровна, тяжело нагруженная двумя авоськами с продовольствием. Мимо ее лица проплывали люльки подвесной дороги, заполненные бумагами. Она шла сквозь перешептывания и смешки, сквозь сплетни и переглядки, даже и не подозревая, что все эти косые взгляды, ухмылки и подмигивания относятся к ней. Сослуживцы вставали с мест, смотрели на Ольгу Петровну, подмигивали, гоготали, показывали на нее пальцами. Всем было весело и интересно. В скучные трудовые будни ворвалась пикантная сенсация. Погруженная в свои мысли, шла по залу Ольга Петровна.
Не успела она поставить авоськи на пол, как между ее столом и столом Новосельцева возникла Верочка. Секретарша старалась держаться бодро, но было видно, что ее мучает совесть.
– Хватит трудиться. Покурим? Самохвалов снабжает меня роскошными сигаретами!
– Спасибо, я не курю! – отказался Анатолий Ефремович.
– А я иногда балуюсь. – Ольга Петровна взяла сигарету, Верочка тотчас поднесла ей спичку. Она не знала, как приступить к разговору.
– Знаете, Новосельцев, – ей легче было обращаться именно к нему, – нас, секретарш, начальство обычно не замечает. К нам настолько привыкают, что при нас они остаются сами собой.
– К чему эта исповедь? – недоброжелательно спросил Новосельцев.
Верочка сразу дала отпор:
– Вы не волнуйтесь, я не о Калугиной! Я о вашем институтском товарище.
Теперь насторожилась Ольга Петровна.
– Понимаете, Новосельцев, он какой-то неискренний, скользкий... – Верочка быстро взглянула на Ольгу Петровну. – Я бы полюбить такого не смогла... Ой, бежать пора, а то от старухи попадет!
И Верочка мгновенно исчезла.
– Зачем эта финтифлюшка сюда приходила? – пожала плечами Ольга Петровна.