Служители зла

В глубине большого фруктового сада стояла одноэтажная дача с застекленной верандой. Сейчас, в пору ранней весны, сквозь оголенные деревья,

качавшиеся от порывов свежего ветра, она была видна издалека.

Дача принадлежала профессору Альберту Шамайтису. Уже много лет подряд, когда наступали теплые дни, профессор и его жена Мария переезжали сюда из города и жили на даче до поздней осени. Мария хлопотала по хозяйству, а в свободные от домашних забот часы читала или занималась рукоделием. Ее муж большую часть времени проводил за письменным столом и только иногда вечерами бродил по саду.

В этом году профессор поселился на даче очень рано — в самом начале весны. На дорогах кое-где еще виднелись лужи от стаявшего снега; по утрам лужи покрывались тонкой паутинкой хрусткого льда. Местные жители удивлялись: что-то старый профессор очень поторопился, видно городской воздух вреден ему. Но еще больше удивило их то, что в этом году профессор переселился на дачу один, без жены. Когда сосед Шамайтиса, безвыездно живущий здесь кузнец Антанас Тауткус, поинтересовался причиной столь раннего переезда, профессор посмотрел в окно, поерошил седую шевелюру и ответил негромко:

— Воздух здесь хороший, Антанас, легко дышится... Дома сейчас начался ремонт. Грязь, шум, а мне надо работать в тишине... Вот мы с Марией и порешили: она будет заниматься ремонтом, а я уеду сюда.

— И правильно сделали, профессор, — согласился Тауткус, — здесь у нас хорошо. Благодать! Сто лет живи — все мало будет...

Альберт Шамайтис любил свой маленький загородный домик. Каждое деревце, каждый кустик, каждый уголок сада напоминали ему о прошлом. Вот здесь его маленький сынишка Юргис учился ходить; там, на скамейке, под сенью старого клена, мальчик готовился к экзаменам. У выхода, возле калитки, отец впервые случайно увидел, как семнадцатилетний Юргис что-то взволнованно говорил белокурой Ольге, часто бывавшей у них в доме, и не отпускал ее руку... Сын! Он был его любовью, гордостью и надеждой... Был!..

Сразу же по приезде на дачу Шамайтис с головой ушел в работу. Он заканчивал большую книгу, которой посвятил последние несколько лет напряженного труда.

Живущая неподалеку вдова Анна Рубенис охотно взялась вести незатейливое хозяйство профессора. Утром она приходила на дачу Шамайтиса, готовила, убирала, а вечером возвращалась к себе.

— Спокойной ночи, храни вас бог! — этой неизменной фразой кончался ее трудовой день на даче профессора.

Вот уже третьи сутки Альберт Шамайтис живет на даче. Старику нездоровится, и он почти не выходит из дома. Субботний день. С утра на редкость ветренно и холодно. Дождевые капли, словно бросаемые чьей-то невидимой рукой, появляются на стекле, набухают и медленно скатываются вниз. Вечереет. Зябко кутаясь в шерстяную пижаму, Шамайтис пишет. Близится окончание долгой и трудной работы над будущей книгой, которую старый профессор назвал коротким и точным словом — «Спрут».

Незаметно идет время. Подбирается ночь. На столе профессора зажглась лампа под зеленым абажуром.

Анна закончила свои хозяйственные дела, прибрала кухню и, как обычно, в девять часов постучала в дверь.

Услышав негромкое «пожалуйста», пошла и встала на пороге.

— Ужин на столе, профессор. Мне можно идти?

— Да, да, милая Анна... Спасибо... Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, храни вас бог!

Сменив мягкие домашние туфли на добротные деревенские башмаки, Анна отправилась к себе. Профессор закрыл входную дверь на засов, поужинал в маленькой чисто прибранной кухоньке и снова засел за работу. Так было вчера, сегодня, так будет каждый день, пока он не закончит книгу.

А дождь идет, мелкий, дробный. От внезапно налетающих порывов ветра скрипят и гнутся деревья в саду. В окнах соседних домов погас свет.

Издалека, с площади, глухо донесся звон башенных часов. Пробило одиннадцать раз. И почти одновременно с последним ударом часов огромное клыкастое пламя вырвалось из домика Альберта Шамайтиса, и вокруг стало светло, словно яркие факелы озарили улицу. Дом запылал сразу в нескольких местах. Языки пламени росли, ширились, тянулись к крыше. Вырванные огнем из темноты деревья в саду казались причудливыми застывшими фигурами.

Минута, другая — и перепуганные жители соседних домов стали выбегать на улицу. Вначале большинство из них растерянно жалось возле собственных заборов, потом, словно по команде, вся толпа с криком бросилась к горящему дому.

Первый испуг прошел. Люди были полны решимости. Одна из женщин, с плачущим малышом на руках, побежала вызывать пожарную команду. Остальные, вооружившись ведрами, топорами, кирками и граблями, начали гасить пожар. Их остановил пронзительный голос Анны Рубенис:

— Профессор!.. Где профессор?

Анна не успела одеться. Она стояла в ночной сорочке, с распущенными волосами, прижимала руки к груди и повторяла:

— Где профессор?.. Где профессор?

Люди растерянно переглядывались, переспрашивали друг друга...

Альберта Шамайтиса не было среди них. Неужели он не выбежал и сейчас находится там — в горящем доме?

Двое смельчаков метнулись к двери. Это были — кузнец Антанас Тауткус и агроном Ивар Ковалис. Путь им преградила горящая балка. Она сорвалась с крыши и упала на землю поперек двери. Тауткус и Ковалис отпрянули, но через секунду снова кинулись вперед, и пламя пожара скрыло их.

...Когда примчались пожарные, обгорелый труп профессора Шамайтиса лежал на траве, бережно укрытый простыней. Вокруг стояли хмурые, молчаливые люди. Возле Шамайтиса склонилась на коленях Анна Рубенис. Плечи ее вздрагивали, она тихо, почти беззвучно плакала. На том месте, где только что стоял нарядный, чистенький домик, виднелись обугленные стены и зиявшие черными впадинами окна без стекол.

По-прежнему лил дождь.

Следователь прокуратуры Ивар Юшкас торопился к месту происшествия. Только сейчас из районного отделения милиции ему сообщили о ночном пожаре, о гибели Шамайтиса, и он, не теряя времени, выехал за город.

Раннее утро, прохожих мало, и, сидя за рулем, Юшкас выжимал из машины все, что мог.

Мелькали улицы, переулки, дома — невысокие, со стрельчатыми арками, с башенками и цветными окнами. У въезда на площадь постовой милиционер, завидев мчавшуюся на недозволенной скорости машину, поднес было ко рту свисток... Но не засвистел. Узнав знакомый номер машины, милиционер откозырял ей и спрятал свисток.