Служу Родине. Рассказы летчика
Шрифт:
3 февраля 1944 года после внезапного мощного рассекающего удара обоих наших фронтов вражеская оборона была прорвана. Советские войска соединились в районе Звенигородка — Шпола. Десять фашистских дивизий и одна бригада в районе Корсунь-Шевченковского были окружены, попали в «котёл». Наше командование предложило окружённым сдаться. Они отказались. Гитлеровцы пытались бросить в помощь окружённым войскам транспортную авиацию. Восемь вражеских танковых дивизий
А мы по-прежнему сидели на том же аэродроме. Плохая погода привязала нас к земле.
4 февраля чуть забрезжил свет, а мы, как всегда, уже были на аэродроме. Начинался хмурый, пасмурный день. Низкие снежные облака ползли над самой землёй.
Иду на КП в надежде, что, может быть, всё же удастся полететь и встретиться с транспортными самолётами, которые гитлеровское командование бросает на помощь окружённой группировке. Но «погоды» нет.
Выхожу в унылом состоянии, которое всегда охватывает нас, когда мы бываем прикованы к аэродрому. Сталкиваюсь с командиром части Ольховским, Семёновым и начальником штаба. Слышу, как начальник штаба говорит им:
— Теперь вы оба — Герои Советского Союза…
Увидев меня, он не заканчивает фразы, быстро подходит ко мне и пожимает руку:
— Сердечно поздравляю с присвоением вам высокого звания Героя Советского Союза!
Мне кажется, что я ослышался. Хочется переспросить.
Новость уже облетела весь аэродром. Брызгалов, Мухин, Никитин бегут ко мне. И вот я уже в воздухе: меня качают. Качают Ольховского и Семёнова. С трудом вырываюсь:
— Да подождите, ребята, может быть это ошибка!
Лётчики хохочут, и я снова лечу вверх.
Приземляется самолёт командира соединения. Мы выстраиваемся. Командир тепло поздравляет Ольховского, Семёнова и меня.
А мне всё не верится: может быть, спутали что-нибудь…
Вспоминаю бои на Курской дуге, первые полёты, думаю о своих учителях, о том, что я, рядовой лётчик, с первого дня боёв старался выполнить свой долг перед Родиной. Но теперь надо подыматься на новую ступень, надо драться действительно по-геройски. Высокое звание ко многому обязывает.
Как назло, погода держала нас на аэродроме. Наступила распутица, всё раскисло. Только по утрам, когда бывали заморозки, изредка удавалось вылететь на боевое задание.
Через несколько дней к нам на аэродром привезли газеты. Я был у самолёта, когда ко мне подбежал, размахивая газетой, Никитин:
— Ну, смотри сам! Видишь Указ? Вот красным карандашом подчёркнуты ваши фамилии.
Да! Ольховскому, Семёнову и мне Указом Президиума Верховного Совета СССР присвоено звание Героя Советского Союза.
К нам на аэродром опять прилетел командир соединения и собрал весь личный состав. Он зачитал Указ, вручил нам ордена Ленина и медали «Золотая Звезда»
Вечером был устроен ужин — традиционные фронтовые «крестины» звезды Героя.
Я сидел рядом с Семёновым за большим столом. Командир соединения ещё раз поздравил нас и первую здравицу поднял за нашего великого полководца — Верховного Главнокомандующего товарища Сталина.
Просто и задушевно говорил Ольховский. Он благодарил партию и правительство за высокую награду.
Выступил Семёнов, затем я. Хотелось сказать очень многое, но от волнения я мог произнести только несколько слов.
Генерал поднял стакан:
— Выпьем, товарищи, за наших именинников! Пожелаем им дальнейших успехов в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками!
Семёнов тихонько толкает меня:
— Помнишь, каким ты был желторотым под Белгородом? Помнишь, как я тебя отчитал за первого сбитого? — И добавляет: — Смотри, как ликуют ребята из твоей эскадрильи, словно сами получили звезду Героя. Давай-ка по-традиционному обмоем звёздочку!
И мы чокаемся с моим старым командиром эскадрильи.
23. ЛЕКАРША
17 февраля была ликвидирована Корсунь-Шевченковская группировка немцев. Гитлеровское командование опять просчиталось! Правобережная Украина полностью очищена от врага!
Наши наземные войска победоносно продвигаются вперёд. Ничто не может остановить их — ни дожди, ни половодье, ни весенняя распутица.
А мы по-прежнему сидим на месте и только 22 марта наконец получаем приказ перебазироваться в район северо-западнее Умани.
Когда мы приземлились, я вдруг почувствовал, что у меня отчаянно стреляет в ухе. Стало досадно — выйду из строя, а медицинской помощи надо ждать несколько дней: обслуживающие нас части отстали из-за распутицы. Да и болеть я не привык.
Вечером мы отправились в посёлок, где нас расквартировали.
Мухин, Брызгалов, Никитин провожают меня. Входим в отведённую мне хату. Небольшая, аккуратно прибранная комната. Нас радушно встречает хозяйка — живая, бодрая старушка. Здороваюсь с ней и сажусь на лавку, сжав голову руками. Меня знобит, боль всё усиливается.
— Что же с тобой делать? — озабоченно говорит Мухин. — Рано утром нам надо на аэродром.
— Сяду в самолёт — пройдёт.
— Силой не пустим, — заявляет Брызгалов. — К Ольховскому пойду, если будешь настаивать.
В разговор вмешивается хозяйка:
— Вы, сынки, идите по домам, а я попробую его своим способом вылечить.
Я даже вскакиваю с лавки:
— Делайте, мамаша, что хотите, лишь бы прошло
Старуха стелет постель.
— Идите, сынки, с лёгкой душой, наутро он поправится.