Слышу ! Иду !
Шрифт:
Юноша обернулся к пожилой незнакомке:
– Вы про газировку? У туалета внизу. Проводить?
Он осознал двусмысленность фразы. И, выпутываясь, кинул:
– Вон девушка проводит!
Девица невидяще скользнула взглядом и продолжала писать.
– А вы, значит, в Театральный поступаете?
– поинтересовался Гельвис, придирчиво рассматривая себя - такого, с какого он, выходит, начинался. Мигоа предостерегающе заморгал, задвигал бровями, запрещая контакт. Но Гельвис сделал вид, что не замечает: - И на какое отделение, если не секрет?
– Не секрет, на актерский!
– Юноша заносчиво задрал маленький подбородок.
– А вы, девушка тоже поступаете?
–
– Вот еще!
– Девушка фыркнула, сползла с подоконника, тряхнула папкой.
– Пьесу Перегуде принесла. Обещал после экзамена пролистать.
– Ах-ах, такая молоденькая - и пьесу!
– с преувеличенной живостью воскликнул Гельвис.
– Подумать только, целую пьесу!
– Ну, не совсем пьесу, клоунарий, - слегка смутилась от похвал девушка.
– "Замочная скважина".
Гельвис ощутил, как нарастает в нем подавляемое всю жизнь желание сделать что-либо безрассудное. Вот сейчас. С ходу.
Сейчас или никогда. И будь, что будет!
Он по капельке принялся высвобождать свое сверхчувствование. И услышал такое же сокрушительное встречное Ларрино желание - головой с трамплина, а таи хоть от нуля, лишь бы заново. Да, разумеется, они оба еще долго могут жить в почете и славе, единственная их задача - быть. Но быть неизменными, такими, какими их привыкли видеть! Они сами возвели берега, из которых не выплеснуться. Там, в старом будущем, все расписано по часам и строчкам, разбито на жесты и акты, другие варианты не предусмотрены. А если не исчерпал себя? Если нет ощущения, что все позади? Человека должно хватать на множество миров и множество жизней. И каждому миру, каждой жизни он должен успеть отдать себя полностью. До последней капли, до последней боли, до последней мысли.
Отдать - и возродиться заново.
Отдать, чтобы возродиться заново!
С первой Ларриной фразы в "Хельге" началось необыкновенное, переносящее их по векам и перенесшее в конце концов сюда, на перекресток Времен. Оба знали, что так оно и будет. Ждали только подходящей минуты.
Дождались.
А неизвестность, бесславье - разве кто-нибудь задумывается об этом в начале пути? Маэстро, занавес!
У Ларры защемило сердце. Тиль? Нана? Но поэтесса поспешила отвести мысль о близких. А также о студийцах, Имре, Лине и... И еще, вероятно, о десятке приятелей. Сейчас она не была убеждена, что необходима им всем, как хотелось бы...
Оборвалась паутинка.
Лови, паучок, ветер
Солнце зашло.
"А Мирабелла Конти?" - почти с той же отстраняющей заранее жалостью подумал Гельвис. И точно так же успокоил себя: - Не обольщайся, актер. Маленькие Мэтью - всегда Короли-только-на-одну-ночь".
Не обращая внимания на доктора Фудырджи, вцепившегося ему в локоть, Гельвис-старший обрушил на Гельвиса-младшего все свое пугающее сходство и связанность с Ларрой Бакулевой, благо не обязательно запрашивать согласие на внушение самому себе. Уловив команду Мигоа на разрыв хроностыка, он изо всех сил стиснул мягкую Ларрину ладонь. И сквозь быстро тускнеющие, сжимающиеся вокруг стены холла, увидел, как восемнадцатилетнее его "Я", хозяин существующего, но уже чуточку измененного настоящего, решительными шагами направляется к девчонке у подоконника.
– Что, правда, клоунарий?
– спросил Моричев, подходя к подоконнику. Лестно было увидеть живого автора. У них в классе только один Ким Васильев сочинял стихи, так и то для стенгазеты, не всерьез. А эта пышная девчонка в огромных "совиных" очках написала для театра, сам декан заинтересовался. Смешно получилось? Дай поглазеть.
–
– Зато извилин меньше. Не жмись, не для себя же писала!
– Думаешь, для тебя?
– А это надо посмотреть. Может, твою чепуху только слону па подстилку, и то в ветреную погоду.
– Это почему же?
– - А чтоб мигрени не было. Если стоящая штука, чего трепыхаешься?
– Да на, не жалко. Тоже нашелся, Пат и Патиссон!
Моричев засмеялся только один раз. На первой странице. Но стремительное его лицо бушевало светом и тенью, играло непроизнесенными монологами. Всполошенная было его реакцией, она постепенно успокоилась и начала расшифровывать по мимике те придуманные ею слова, по которым летели внимательные, вечно удивленные глаза будущего актера.
– Здорово!
– Моричев захлопнул папку и звонко припечатал ее ладонью. Я буду читать это на экзамене.
– Когда?
– Сейчас.
– Он взглянул на часы.
– Через час. В третьем туре рекомендуют произвольную программу.
– Я знаю, эта вещь зазвучит, надо, чтоб кто-нибудь прочел ее со сцены.
– Девчонка сняла очки, и глаза ее стали незащищенными, как лепестки подснежника на первой проталине. Сведя белые бровки, она деловито спросила: - Выучить успеешь?
– Такое - да не выучить? Ха. Плохо ты знаешь Георгия Моричева!
– Мамочки родные! Так ты Моричев! Как же я сразу не догадалась? И отчество у тебя такое дурацкое, Федрович, да?
– С чего ты взяла? Просто Федорович. Георгий Федорович.
– Странно.
– Девушка потерла лоб.
– Я как раз сейчас вспомнила: ты мне всю ночь снился. Будто мы живем в каком-то стильном городе с бегучими дорожками и дирижаблями, ты известный актер, я - знаменитая поэтесса. И будто мы только что познакомились в телетеатре "Хельга"... А говорят, не верь снам!
– Постой, а дочь Нана тебе не снилась? Ты - Ларра Бакулева!
– Он повернул ее за плечи к свету.
– Конечно, вот же!
– Моричев потряс папкой, оторвал взгляд от покрасневшего лица девушки и перевел на обложку, на фамилию автора. Снова на нее. И снова на папку. Будто сравнивая с фотографией.
– Не Ларра, правда, а Лариса, а в остальном все верно. Лариса Бакулева. Из "Хельги". Мы с тобой отправились в Институт Времени, так? Интересненько... С какой стати нам снился одинаковый сон?
Герка Моричев отступил на шаг, оглядел пустой холл:
– Послушай, тут только что были трое. Чего им надо было, не знаешь?
– Стариковские причуды.
– Девушка пожала плечами.
– Ушли и ушли, не жалко.
...В аудиторию Лариса пробралась обманом. Сделать это было нелегко: к третьему туру допустили всего двадцать пять человек. По счастью, публику в амфитеатре не пересчитывали.
Выпростав из-под красного сукна львиные лапы, на подмостках наискось к зрителям стоял стол комиссии. Пожалуй, и решения тут принимал лично он, стол, только высказываться, по лени, позволял сидящим за ним людям, и то не вслух, а письменно, в листах протокола. Люди сидели напыщенно, безмолвно. Один Перегуда безудержно хохотал, хватался за сердце, довольно крякал. А то, с грохотом отшвырнув стул, подбегал к экзаменующемуся и подыгрывал самым непредсказуемым образом. Рыжему угловатому подростку, с блеском читавшему басни Крылова, велел обштопать его в пинг-понг (он так и выразился: "обштопать"). От девушки, представлявшей в лицах первый бал Наташи Ростовой, потребовал прокрутить мясо на воображаемой мясорубке и кричал издевательским тоном: "Не верю! Не верю! Вы когда-нибудь, извиняюсь, видели, на чем котлеты растут?!"