Смех и смертный грех
Шрифт:
Маленькие и подвижные, они делали всю работу за пастуха. Подгоняли отстающих овец, покусывали ослушниц, посмевших забраться в посевы, также тянущиеся вдоль дороги. Вообще, местность в окрестностях Ежовки выгодно отличалась от тех заброшенных деревенек, которые уже проехали по дороге сюда друзья. По крайней мере, какая-то часть земли тут была вспахана и засеяна люцерной, клевером и еще какой-то травой, видимо предназначавшейся скоту на корм.
Домов в поселке было около полутора десятков. Но лишь некоторые выглядели обжитыми. Возле многих из них стояли детские велосипеды и коляски.
— Зимой тут вряд ли так оживленно.
— Но где нам найти нашу Алферову?
Друзья остановились возле молодой женщины, прогуливающейся с годовалым карапузом, едва научившимся ходить. Все усилия матери были направлены на то, чтобы не дать ребенку плюхнуться на землю, а сделать это было трудненько. Так что друзьям она ответила не очень приветливо.
— Какая еще Вероника Степановна? — огрызнулась на них молодая мамаша. — Не знаю я такой!
Сердца у всех четырех друзей буквально упали. Неужели они проделали такой длинный путь напрасно?
— Ну как же? — не сдавался Лисица. — Она постоянно живет в Ежовке уже семьдесят два года.
— Так вам баба Вера нужна? — все тем же грубым голосом произнесла женщина. — Сразу бы так и сказали! Вон ее дом!
Махнув рукой в нужную сторону, женщина снова занялась своим малышом. Несмотря на все ее усилия, он все же плюхнулся в пыль, чем вызвал новый всплеск неудовольствия у своей матери.
— И за что мне горе такое! — взвыла эта особа. — Прямо в овечьи какашки уселся! Дебил! Урод! А все эти овцеводы косорылые! Развели тут грязь, с ребенком теперь и на улицу не выйти! Они развели, а ты и рад в г… вляпаться! Чтобы пропасть и им всем, и тебе заодно с ними!
Друзья поспешно поехали подальше от этой сварливой особы. И бывают же такие неприятные люди, которым все не по нраву. Но все-таки, что бы ни творилось на душе, так орать на малыша — это ни в какие ворота не лезет.
— Если и Вероника Степановна тоже такая злая, не знаю, получится ли у нас с ней разговор.
— У меня есть коробка конфет, — сказала Леся. — Может, сладкое заставит бабульку подобреть?
Но Вероника Степановна к конфетам даже не притронулась. И более того, посмотрела на них с большой подозрительностью.
— Не знаю, кто вы такие, поэтому и брать у вас ничего не стану, — холодно произнесла она.
На какой-то момент друзьям показалось, что старушка вовсе выставит их за дверь, но этого не произошло. Видимо, любопытство все же оказалось сильнее неприязни.
— Зачем прибыли-то? Если комнату на лето искать, так я не сдаю. Мать моя, пока жива была, сдавала сарайчик и часть дома, если удавалось. А я не хочу. Мне посторонние люди в доме не по нраву. Пенсии хватает, огородик свой имею, курей держу, а никого больше у себя видеть не желаю.
Друзья тоже не хотели бы поселиться в квартирантах у Вероники Степановны. Дом ее требовал ремонта. Пожухлые обои вызывали чувство какого-то уныния. Старая проводка была в угрожающем состоянии. Сам дом уже перекосило, и в ближайшее время этот процесс должен был еще усугубиться.
Однако мебель, которая стояла тут, знавала когда-то лучшие времена. Она была добротной и, наверное, когда-то стоила немало. На полу лежал ковер,
— Что? — прошептала Кира.
— Я помню, этот ковер был на фотографии.
Кира покосилась на ковер уже более уважительно, но Леся все равно видела — подруга ковра не помнит. А она вот запомнила ковер. Запомнила благодаря тому, что мама Эдика, взяв фотографию в свои руки, обратила внимание на это узорчатое чудо, теперь, впрочем, тоже изрядно потертое и в некоторых местах даже побитое молью.
Между тем Эдик оповестил старушку о цели их визита в ее дом.
— Мы хотели расспросить вас о семье, которая жила в Ежовке во времена вашей молодости.
Старуха удивилась.
— Это кто же такие? Раньше-то тут летом настоящий вокзал был. Да и сейчас народу хватает. О ком спросить-то хотели?
— Вот фотография этой женщины и ее ребенка.
И Лисица показал фотографию Надежды Сергеевны и маленькой Ларисы. Старуха взяла обрывки, поискала очки, нашла их, водрузила себе на нос и погрузилась в изучение фотографии. Ожидание было для друзей долгим и томительным. Время шло, а старуха не говорила ни «да», ни «нет».
— Ну что? — не выдержал наконец Эдик. — Узнаете вы этих двоих? Женщину и ее дочку?
— Надю узнала, — произнесла наконец старуха. — А вот ребенок это не ее. Вы что-то путаете. Это профессора малышка.
— Профессора? Какого профессора?
— Ученый такой из себя весь был, — произнесла старушка. — Как же его фамилия была?.. А! Вспомнила! Завгородцев!
Эдик удивился:
— Завгородцев? А звать его как? Иван Сергеевич?
— Почему же Иван? Сергей Иванович, так мне кажется, его звали.
Эдик хмыкнул, но не стал возражать старухе. Пусть думает, что его деда звали Сергей, сам-то он знает, что его звали Иван. Друзья приуныли. Если старушка путает имена, можно ли доверять ее показаниям? Впрочем, перепутать имя с отчеством человека, которого не видел и не слышал уже полвека, — это еще не означает впасть в маразм.
— А девочку эту Ларисой, кажется, звали, — продолжила вспоминать старушка. — Да что кажется! Так оно и есть. И платьице-то я узнаю, это моя мать покойная ей подарила.
— Чужому ребенку?
— Вот то-то и оно, уж надо ей было на чужое дитя деньги тратить! Почти половину пенсии своей истратила, а тем и дела нет. Взяли, словно бы так и надо, даже спасибо, если правильно помню, матери не сказали!
Застарелая обида прозвучала в голосе Вероники Степановны. Она явно осуждала свою мать, столь безрассудно потратившую деньги на чужого ребенка, когда у нее под рукой была своя собственная дочь. Но друзьям не было дела до личных переживаний старухи. Услышав ее ответ, они лишь обменялись недоумевающими взглядами. Правильно рассудил Лисица, пожилые люди подчас не помнят того, что с ними было пару минут назад, но зато хорошо и во всех деталях помнят свои молодые годы, и те переживания, которые они испытали тогда, остаются с ними на всю жизнь. Вот только порой старческая забывчивость все же накрывает их. И тогда, хорошо помня что-то одно, они в другом случае начинают путать людей и события.