Смена караулов

Бурлак Борис Сергеевич

— Мама, да ты у нас настоящая королева! Ну, посмотри, посмотри на себя в зеркало, ну же!..

Ульяна недовольно покосилась на дочь, но в зеркало все-таки заглянула и улыбнулась Платону прежней — колдовской улыбкой.

Привезенное им вино было слабое, однако и от него у Платона закружилась голова, словно крепкая горечь пережитого добавилась к этому венгерскому рислингу.

— Ой-ой, я совсем пьяная, отец, — пожаловалась Вика и рассмеялась.

Ульяна с укором качнула головой, спросила Платона:

— Хочешь еще кофе?

— Не откажусь…

После завтрака он устроился поудобнее в кресле у окна, привычно затянулся сигаретой.

— Итак, Уля-Улюшка, рассказывай, каким же чудом осталась ты жива.

Ей не

хотелось сейчас вспоминать о прошлом, но Платон, кажется, и не собирался говорить о своей жизни в присутствии дочери. Ульяна теперь не сомневалась, что он, конечно, давно женат и ему нелегко признаться ей в первые часы их встречи. Она присела рядом с ним.

Вереб, Вереб… Это ведь с него начался безмерно долгий отсчет трех десятилетий, прожитых ими в глухой разлуке. Нет, она, Ульяна, не хотела, не могла верить, что Платон погиб. Повезло же ей самой. Как повезло? Это уж действительно чудо. Если бы она не помогла тогда раненому полковнику Щеглову, то, может быть, была бы раздавлена немецкими танками прямо на улице. И если бы ее с полковником не приютил старик Дьюла Ярош, который воевал в России на стороне красных в девятнадцатом году, то их обоих, конечно, расстреляли бы эсэсовцы. Но судьба зачла ей, беременной женщине, все муки на войне. Тревожная, горячечная мысль о скором материнстве точно остерегала ее от всех опасностей… Как только Вереб снова заняли советские войска, Ульяна заболела воспалением легких. Пролежала в госпитале до середины марта — до самого начала наступления на Вену. Едва поправилась, как ее демобилизовали. Куда было ехать? На Кубань? Но свет не без добрых людей. Славная докторша, которая лечила ее от пневмонии, дала записку родной сестре, эвакуированной в Омск. Так она, Ульяна, стала сибирячкой на целые десять лет, пока не подросла Виктория. В пятидесятые годы перекочевала на Северный Кавказ — потянуло на родину. Но жить в родной станице долго не могла, там все напоминало об отце, о маме. Перебралась в Нальчик. Ну, а когда Вика, закончив Московский университет, получила направление в Баку, то обосновалась вместе с дочерью на берегу Каспийского моря. Лет до сорока свято верила, что Платон обязательно отыщется. Шли годы. Потом, когда ее вера начала с годами ослабевать, уже поздно было думать о личной жизни: бабий век кончался, да и выходить замуж, имея дочь-невесту, — нет, это не в ее характере. Если бы она догадывалась, что ее собственное одиночество может привести и к одиночеству дочери, то, возможно, на что-нибудь решилась; но, привыкнув жить для Вики, она и не заметила, как та, жертвуя, в свою очередь, молодостью ради матери, слишком засиделась в девушках. Она-то сама, Ульяна, сумела растянуть свое давнее коротенькое счастье на целые десятилетия, чтобы выстоять, не разменяться на мелкие бабьи радости. И, оглядываясь теперь назад, она не может упрекнуть себя ни в чем, кроме одного, что ее вдовья тень легла на дочь, которая оказалась на редкость привязанной к матери. Остается ждать, что судьба еще улыбнется Вике, как улыбнулось вот сегодня этой долгожданной встречей со своим отцом…

Платон курил сигарету за сигаретой. Виктория, убирая посуду со стола, выходила на кухню и возвращалась, будто она здесь вовсе ни при чем: пусть мама с отцом наговорятся вдоволь о войне. Закончив домашние дела, Вика сказала:

— Я пойду, куплю кое-что к обеду.

Оставшись наедине с Платоном, Ульяна осторожно, вопросительно взглянула на него, ожидая искренней ответной исповеди. Но он не понял ее взгляда и продолжал курить. Тогда она спросила его с некоторым вызовом в голосе:

— А ты давно женился?

Этот ее вопрос больно задел Платона за живое: значит, она нисколько не сомневается в том, что он женат на второй, мысленно похоронив первую жену…

Он начал свою горькую исповедь с конца. Помнит ли она капитана Соколова?.. Конечно, должна помнить…

Вернулась Вика. Она зорко глянула на мать, на отца, пытаясь угадать по выражению

лиц, о чем они тут говорили с глазу на глаз. И безошибочно отметила, что разговор был трудным.

Осенний день подходил к концу. Теперь, когда главное было сказано, Ульяна и Платон стали наперебой вспоминать однополчан — кто и где обосновался. К удивлению Платона, она знала живых куда больше, чем он сам, командир батальона, знала их адреса. Значит, Ульяна дольше, терпеливее отыскивала его и постепенно находила еще и еще кого-нибудь, кто мог хотя бы что-то сообщить о нем.

За поздним, в сумерки, обедом Платон спросил Викторию:

— А почему ты, доня моя, до сих пор не замужем?

— Все ждала твоего благословения, отец, — улыбнувшись, ответила она и сбоку, искоса посмотрела на мать — неужели успела нажаловаться?

— Такая красивая и…

— Не родись хорошей-пригожей, родись счастливой, — перебила его Ульяна.

— Мама!

— Мама, мама… Знаешь, Платон, сколько у нее было женихов? И всем отказ. То университет не кончила, то аспирантуру, то кандидатскую не успела защитить. Пока вышла в ученые, молодость прошла.

— У Вики вся жизнь впереди, — примирительно сказал он.

— Впереди? Хорошо. Я вырастила ее, а ты выдавай замуж.

— С удовольствием. Мы найдем ей такого жениха…

— Разве что соломенного вдовца, — снова перебила его Ульяна. — И в кого такая выдалась? Нынешние девчонки, едва переступив порог вуза, норовят выскочить замуж, а наша Вика не от мира сего.

— Ах, мама, мама, — укоризненно качнула головой Виктория.

— Не торопись, Уля, в бабушки! — подхватил весело Платон и слегка поморщился, что сказал это напрасно.

— Тебе что, а у меня в жизни ничего больше не осталось, — глухо отозвалась Ульяна.

Платон смолчал.

Вика осуждающе посмотрела на мать. Наступила томительная пауза. Тогда Вика подошла к проигрывателю, включила. В комнате возникла тоскливо-мужественная мелодия, потом знакомый голос ныне покойного певца:

Мне кажется порою, что солдаты, С кровавых не пришедшие полей, Не в землю нашу полегли когда-то, А превратились в белых журавлей…

Ульяна слушала, как в первый раз, глубоко задумавшись, ладонью заслонив глаза. Когда песня кончилась, виновато улыбнулась Платону. Он ответил ей грустной улыбкой. Вика просияла: как хорошо, что мать сумела погасить свою обиду, которая блеснула сухой молнией и погасла.

Они посидели еще немного, рассуждая о мелочах после сильной перегрузки от воспоминаний. Часы пробили двенадцать ночи. Платон нехотя поднялся из-за стола.

— Как, разве ты уходишь? — встрепенулась Вика.

— Поздно, девочка.

— Не понимаю, ты что в гостиницу, что ли? — Вика растерянно оглянулась на мать.

Та лишь отвела глаза в сторону, недовольная ее святой наивностью.

— Да вы что в самом деле?!

Вика стояла между ними, бросая полные недоумения взгляды то на мать, то на отца. Внутренне они, кажется, так и тянулись друг к другу, но никто из них не решался сделать первого шага. Мать колебалась вроде бы заметнее отца, и тот, чувствуя это, вдруг заторопился, чтобы не выглядеть при дочери кругом виноватым перед своей Улей. Оправдываясь, он заговорил поспешно:

— Девочка, милая, я приехал совершенно неожиданно для вас и мог никого не застать дома. Ну и, конечно, остановился в гостинице. Впереди у нас два дня.

— Я завтра же отпрошусь с работы на эти дни.

— Спасибо, донюшка. Итак, до завтра, Уля…

Платон простился с ними совсем уж торопливо и ушел.

Виктория молча уставилась на мать, которая не произнесла ни слова во время всей этой мучительно-неловкой сцены в передней. Она и сейчас упорно смотрела куда-то мимо дочери. И вдруг Вика поняла все-все и кинулась к матери, обняла ее.