Смерть Анфертьева
Шрифт:
Ужин в ресторане.
Еле сдерживаемое пренебрежение жирного официанта в отвратительном, замусоленном галстуке, громыхающий оркестр, жаждущий заказов и подачек, развеселая компания пожилых пьяных женщин, отмечающих какой-то свой конторский праздник, - для них ужин кончится слезами и надрывными песнями, упившийся командированный, который после каждой рюмки смотрел на женщин все доброжелательнее и заинтересованнее, нарядные, румяные, плотные мальчики, решившие в этот вечер хватить красивой жизни. Анфертьев и Света несколько разстанцевали и были благодарны этому надсадному оркестру, который избавил их от необходимости что-то говорить. Потом, притихшие, поднимались по мягкой ковровой лестнице, понимая, что каждая преодоленная
Первым по коридору был номер Светы. Она остановилась, нашла в сумочке ключ, открыла дверь. Анфертьев вошел следом. И, обняв Свету, подумал: как странно поцелуй меняет лицо женщины, в нем появляется отрешенность, одухотворенность.
Нет, не будем заглядывать в чужие спальни, показывать свою осведомленность или богатство воображения. Может быть, это интересно и поучительно, но к нашему повествованию не имеет никакого отношения.
А кроме того...
Что делать, Автор в силу некоторой испорченности мышления, но без злого умысла дал понять, что между Светой и Вадимом Кузьмичом нечто произошло. Ничего не было. Не получилось. Анфертьев просидел в , номере Светы до глубокой ночи, они рассказывали о себе все или почти все, между ними возникло нечто вроде духовной близости и разрушить ее, предаться... Нет, не смогли ни он, ни она. Казнясь и проклиная себя за нерешительность и в то же время понимая, что не может поступить иначе, Анфертьев во втором часу ночи поднялся и с жалкой улыбкой вышел из номера. В растерянности он прошел в конец коридора и оказался возле столика с дежурной - крепкой, плотной, не старой еще женщины в тесной кофточке, тесной юбке, да и цепочка на шее была у нее тесноватой. В ее взгляде было понимание человеческих пороков, но не было их осуждения.
– Что?
– спросила она.
– Глухо?
– Глухо, - подтвердил Анфертьев, не удивившись вопросу. Но тут же спохватился: - А вы откуда знаете?
– Свет из-под двери... Вы не выключали свет.
– А-а... Вообще-то да... Я и не подумал...
– Выпить не хочется?
– Хочется.
– Чего ж молчишь, - проворчала женщина. Открыв тумбочку стола, она достала початую бутылку водки и две чайные чашки. Налила поровну и себе и Анфертьеву. Пошарив рукой в глубине тумбочки, пошуршав там ломкой бумагой, она вынула засохшую, осыпающуюся вафлю. Анфертьев с обостренной четкостью увидел, как крошки падали в чашки, размокали и медленно опускались на дно.
– Будем живы, - дежурная ткнулась своей чашкой в чашку Анфертьева и буднично выпила. Откусила вафлю, пожевала ее, взглянула на Анфертьева: - Пей, не тяни. А то выйдет мой начальник или твоя красотка... Оконфузимся. Все хорошо. Точно говорю - все хорошо. Выйди все, как хотелось, - глядишь, и конец наступил бы. Атак все хорошо, все продолжается.
Анфертьев выпил, не ощутив ни горечи, ни крепости водки, сел на диванчик, пожевал вафлю. Отряхнул ладони, откинулся на спинку, закрыв глаза.
– Еще?
– спросила дежурная.
– Нет, что вы... Хватит.
– Все равно не берет... Ни меня, ни тебя.... А?
– Раз не берет, то можно, - сказал Анфертьев, хотя почувствовал, что его все-таки берет. В душе что-то размякло, и та напряженность, с которой он вышел из номера Светы, уже не резала грудь.
– Понимаешь, как получается, - дежурная убрала в тумбочку чашки и пустую бутылку, - чем девушка лучше, тем все сложнее... Другая сама бы тебя не выпустила, а эта небось и слова не сказала?
– Сказала. Иди, говорит.
– Правильно. Все правильно. Иди отдыхай. Или к ней стучаться пойдешь?
– Нет, погуляю. Меня выпустят?
– Отчего ж... Жилец ты трезвый, - усмехнулась дежурная.
– И выпустят, и обратно впустят.
Город был пуст, тих,
"Скажите, Вадим Кузьмич, находясь в близких отношениях с кассиром Луниной, вы, очевидно, имели возможность рассмотреть Ключ от Сейфа, подержать его в руках?"
"Очевидно, имел", - Анфертьев пожал плечами, показывая полнейшее равнодушие к вопросу.
"И при желании могли снять отпечаток с Ключа?"
"А зачем?"
"Хорошо, оставим это. Вы не замечали у Луниной стремления к иной жизни, скажем, более свободной, раскованной, обеспеченной?"
"Замечал. Как и у всех других людей, с кем мне приходилось встречаться за последние сорок лет".
"Она не делилась с вами своими планами, надеждами на будущее?"
"Делилась".
"И что же?"
"Ее надежды никоим образом не касались ни Сейфа, ни его содержимого", веско произнес Анфертьев и мгновенно перенесся из кабинета Следователя на вздрагивающий мост, к гостинице, в которой на следующую ночь он останется у Светы. Купив в соседнем гастрономе бутылку коньяка, кулек яблок и коробку конфет, они еще засветло уединятся в номере. И проснутся одновременно, когда на проспекте громыхнет в темноте первый, пустой еще трамвай, и Вадим Кузьмич почувствует губами на щеках Светы слезы - что-то приснилось ей, грустное и безнадежное. Но что именно, она не сказала. А может быть, не смогла вспомнить.
Вернулись.
Первым утренним самолетом в понедельник.
Летели в темноте. Рассвело, когда самолет уже шел на посадку во Внукове.
Взяли такси. Всю дорогу молчали.
Безоглядной радости не было. В душе какая-то смятость, подавленность. И такое чувство, будто тайна, так долго волновавшая, оказалась дешевым розыгрышем.
– Как тебе Запорожье?
– наконец спросил Анфертьев, когда они уже мчались по Садовому кольцу.
– Ничего город. Вполне.
– Не жалеешь?
– Не знаю, - она положила руку на его ладонь.
– Пока не знаю... Как-то пустовато. Но это пройдет.
– Я выйду раньше.
– Все в порядке, Вадим, - она сжала его ладонь.
– Все в порядке. Просто я должна прийти в себя. Да и тебе это не помешает, - она участливо взглянула на него.
– Похоже на то, - усмехнулся Анфертьев.
– Остановите здесь, - Анфертьев тронул водителя за плечо, когда машина приблизилась к подземному переходу, над которым бледным факелом светилась буква М. Выйдя, он резко захлопнул дверь и, не оглядываясь, сбежал вниз по ступенькам. Москвичи торопились навстречу, обгоняли, толкали, но Анфертьев ничего не замечал. Откуда-то из-под земли доносилось нарастающее завывание поездов, у автоматов уже звонили, эскалатор бежал вниз, резиновые перила вздрагивали, двери вагонов хлопали мягко и необратимо, в черном стекле вагона отражался всклокоченный тип в светлом плаще с поднятым воротником. Он всматривался в свое отражение, словно видел его впервые после долгой болезни. Потом глаза у типа стали пусты, он потерял интерес к своему отражению и отвернулся, прижавшись спиной к двери.