Смерть Анфертьева
Шрифт:
– Это можно, - кивнул Анфертьев.
– Это мне нравится.
– Но не сразу, конечно, - спохватился Квардаков.
– Подожду маленько. Авось еще и этот заводик из дыры вытащу.
А может быть, моя затея вовсе не подлость? Но то, что я делаю с этим убогим замом, иначе не назовешь. С другой сторон", высокопарная лживость освобождает нас, и несправедливость освобождает нас, и мол-. чание, и умолчание освобождает нас... Черт с ним, с этим Сейфом, но если я начинаю послушно восторгаться вещами, над которыми вчера смеялся, презирать людей, перед которыми преклонялся, если я стыжусь собственных
Придумывая уловки и ложные ходы, предугадывая будущие вопросы Следователя и заранее готовя ответы на них, выстраивая свои отношения с людьми в расчете на будущее, я все дальше удаляюсь от самого себя...
Или приближаюсь к себе истинному?
Во всяком случае, похоже на то, что сегодня я уже не тот, каким меня знают приятели, жена, сотрудники заводоуправления...
И так ли уж важно - возьму я Сейф или нет...
"Скажите, Анфертьев, вы знаете, как открывать Сейф, закрывать его? Вы подходили к нему?"
"Я подходил к кассиру, следовательно, подходил и к Сейфу".
"Вы смогли бы открыть его?" "А почему нет? Образование позволяет, есть опыт общения с техникой, в том числе с точной техникой".
"А вам никогда не хотелось забраться в Сейф?!"
"Отчего же, я постоянно испытывал желание вскрыть его. Мне казалось несправедливым, что без дела валяется такая куча денег".
В красном сумраке лаборатории были видны только лицо Анфертьева - лицо мыслителя, мастера, мистика - и его руки, покачивающие ванночку с проявителем. Остальное как бы растворялось в темноте, как бы не существовало вовсе. Анфертьев прощался с жизнью, которая еще имела для него значение, но с каждым днем отдалялась. Зато все ближе становилось нечто угрожающее и бесформенное. Оно притягивало к себе, как пропасть. Анфертьев не мог остановиться, все ближе подползая к ее краю, чувствуя шорох камней под собой, пытаясь вытянуться вперед, руками нащупать провал. И наступил момент, когда его ладони ощутили пустоту пропасть была на расстоянии вытянутой руки. Другими словами, через неделю обещали зарплату и квартальную премию, а это означало, что в кассе окажется около пятидесяти тысяч рублей.
Здесь, в лаборатории, Анфертьев решился наконец задать себе несколько вопросов, решился ответить на них. Не до конца, не откровенно, но давайте согласимся, ребята, что даже наедине с самими собой мы стараемся найти для наших поступков причины поблагообразнее, такие, чтоб не стыдно было в приличном обществе раздеться, простите, раскрыться. Не отрывая взгляда от волн проявителя, перекатывающихся от одного края ванночки к другому, глядя на завалы металлолома, которые возникали на снимке все отчетливее, становились все тяжелее и внушительнее, спросил Анфертьев у себя:
"Скажи, Вадя, на фига тебе сдался этот Кандибобер? Зачем?"
"Лучше спросить - почему? Потому, что жизнь моя пуста, я не знаю, как изменить ее, как измениться самому. Мой труд не дает мне ничего, кроме зарплаты. Но я не могу работать только для зарплаты".
"Какой бы она ни была?"
"Да если Подчуфарин будет платить мне не сто рублей, а двести, триста Общество сказало мне: не стоит жить ради денег.
"Но ты идешь на... ради денег?"
"Наверное, я запутался. У меня нет сил ждать пока кто-то решит, что мне уже можно жить не на сто рублей, а на сто десять".
"Ты хочешь бросить вызов?"
"Разве что вызов самому себе. Я не хочу умирать заводским фотографом".
"А кем бы ты хотел умереть?"
"Я согласен умереть и фотографом, но перед этим должен хоть что-нибудь предпринять, чтобы этого не случилось. Предпринять - это главное. Независимо от результатов. Зачем люди лезут в горы, поднимаются на вершины, которые никому не нужны? Зачем погру-жаются на морское дно, зная заранее, что, кроме рас-ползающихся червяков, там ничего нет? Зачем люди прыгают с парашютом, зная, что внизу их не ждут ни друзья, ни враги? Зачем?"
"Ты решил испытать себя Сейфом?"
"Можно сказать и так, хотя я не уверен, что это бу-дет правильно".
"Женись на Свете - это и приятнее, и безопас-нее. А тревог, волнений, суеты будет не меньше, чем с Сейфом".
"Я так бы и поступил, приди мне эта мысль раньше".
"А что мешает сейчас?"
"Сейф стоит на дороге, я не могу его обойти. И не хочу".
"Тебе не кажется, что ты тронулся?"
"Я думал об этом... Очень даже может быть".
Неожиданно раздался несильный, но внятный стук в дверь. Анфертьев вздрогнул, бросился что-то уби-рать, но тут же опустился на стул. Прятать было не-чего. Кроме мыслей. "Ну даешь, Вадя", - пробормо-тал Анфертьев и, опустив снимок с металлоломом в закрепитель, откинул крючок. Света проскользнула едва приоткрывшуюся дверь, тут же быстро закрыла ее за собой: она уже знала, как надо входить в лабораторию, когда внутри горит красный свет.
– Привет, - сказала она.
– Все ушли на обед.
– Это хорошо.
– Анфертьев поднялся, обнял Свету запустив пальцы в ее волосы.
– Какая ты молодец, что пришла... Ты не возражаешь, если я тебя поцелую?
– Не возражаю.
– Это хорошо, - повторил он, прижимая ее к себе - Как я тебя люблю, если бы ты знала, как я тебя люблю, - шептал Вадим Кузьмич, глядя в ее темные при красном свете глаза.
– Скажи лучше, что я тебе нравлюсь.
– Почему лучше?
– Меньше ответственности.
– Я не хочу уменьшать свою ответственность.
– Как жаль, что у тебя здесь только стул...
– Я знаю место, где есть и другая мебель, не такая жесткая.
– Где?
– спросила Света.
– У тебя дома.
– Кроме мебели, у меня есть еще и соседи.
– Гори они синим огнем.
– Хорошо, - сказала Света.
– Но мы должны прийти раньше их.
– Придем.
В этот вечер Анфертьев впервые побывал у Светы. Это была трехкомнатная квартира. В одной комнате жили молодожены с неимоверно крикливым ребенком, во второй две сестры, состарившиеся в этой коммунальной квартире. Сестры были на удивление одинаковы в повадках, обе считали себя здесь хранительницами очага, носителями нравственности, обе ходили в длинных цветастых халатах, шаркали шлепанцами и оберегали Свету.