Смерть автора
Шрифт:
— Признавайся, Дороти, — ведь ты кавалера завела?
Я промолчала, найдя лучшим просто пожать плечами. Минни плюхнулась на диван и дружелюбно проговорила:
— Да ладно, брось, мне-то что… Наше дело молодое. Скажи, он красивый?
— Вовсе он мне не кавалер, — сказала я, натягивая шерстяное коричневое платье, протёртое на локтях. Минни удивлённо поглядела на мой наряд.
— Ты так вырядилась на свидание с ним, что я, кажется, готова тебе поверить. Он что, католический священник?
— А если я иду вовсе не на свидание с ним? — разозлилась я. Она скептически покачала головой.
— Это твоё личное дело. Я только хотела предупредить, что квартирная хозяйка была недовольна, когда ты три дня назад вернулась
— Хватит сочинять, — сказала я и выпроводила Минни из комнаты. Меня не поймаешь на эту удочку; она не дождётся от меня испуганных заверений в том, что «он» — приличный человек и т. д. — я вообще не хочу обмолвиться ни одним словом, кто он такой. Возможно, потому, что сама этого не знаю.
Выходя со станции метро «Лондонский мост», я перестраховалась и напустила на лицо вуальку. К счастью, был ещё слишком ранний час, чтобы вызывать предосудительные толкования. Я никогда не бывала в этом районе раньше; он имеет неприглядный вид, ведь отсюда рукой подать до Докленда — дальше на восток тянутся одни рабочие кварталы. Когда-то в этих краях располагался знаменитый шекспировский театр «Глобус»; в этом году исполняется ровно триста лет, как он сгорел. [14] С тех пор эти места не отличаются блеском. Я испытала дрожь, проходя под Лондонским мостом: в длинном тоннеле стояли полумрак и сырость, к стенам жались какие-то оборванные мальчишки. Здесь было больше бедноты, чем в любой другой части Лондона, где я бывала до сих пор. Закопчённые, почернелые дома производили страшное впечатление. Когда я наконец добралась до адреса, указанного на конверте, я подумала, что тут какая-то ошибка. Дом казался необитаемым в течение многих лет: с него облупилась вся штукатурка, окна нижнего этажа были заколочены, от палисадника осталось только незамощённое углубление в земле, засыпанное осколками кирпича. Мой новый знакомый, при всех его странностях, просто не мог здесь жить.
14
«Глобус» восстановлен на прежнем месте в 1997 г. Трущобы XIX в., находящиеся вокруг, ныне охраняются как архитектурный памятник и переоборудованы внутри под престижные рестораны и офисы. — Прим. ред.
Я ещё раз сверила адрес на конверте: всё верно. Я пришла на нужное место. В полном недоумении я снова оглядела дом и вдруг поняла, что латунная табличка с номером была совершенно новой. Значит, дом был не совсем необитаем. Дверного молотка, однако, не было. Подойдя к двери, я постучала в неё рукояткой зонтика.
Дверь открылась почти мгновенно; неужели за мною наблюдали в какую-то щёлку? В проёме стояла старуха, несомненная англичанка, одетая бедно, как все жители этого квартала. Я попятилась, но она проговорила:
— Вы мисс Уэст? Идите сюда, боярин вас ждёт.
Она так и сказала «боярин», и экзотическое слово прозвучало в её устах жутковато. Неужели я столкнулась с Мартовским Зайцем при Безумном Шляпнике? Без лишних слов, деловито она захлопнула дверь за моей спиной, и я услышала щелчок автоматического замка. Не успев испугаться, я обернулась в поисках вешалки для шляп и стойки для зонтиков. Ни того ни другого не было. И тут меня в самом деле охватил страх. Я вцепилась в перила лестницы, ведущей наверх. Старуха позади меня сказала:
— Поднимайтесь к нему в кабинет, это дверь сразу прямо. Там и зонтик поставите.
Мне ничего не оставалось как пройти по лестнице, усыпанной битой штукатуркой, и постучать в тёмную ободранную дверь. В то время как я размышляла, что, может быть, такова мунтьянская манера принимать гостей, знакомый хрипловатый голос приветливо откликнулся:
— Входите.
Мирослав поднялся из-за письменного стола мне навстречу. Я оторопела:
— Не сочтите обидным, что принимаю вас в такой обстановке, — сказал он, проследив за моим недоумевающим взглядом. — Видите ли, я чуть более полугода назад приехал в Лондон, и интуиция подсказывает мне, что я не задержусь здесь надолго. Да и как мне, иностранцу, укорениться в Лондоне!
Кабинет имел вид не лучше, чем весь остальной дом, он не нёс ни малейших признаков ремонта или попытки сделать помещение более уютным. Несколько предметов мебели не придавали ему жилого вида — они казались наспех втащенными, чтобы заполнить пустоту, и выглядели так, как будто были куплены на распродаже имущества разорившегося клерка. Впрочем, у человека, видимо, есть некий предел способности к удивлению; я свой предел исчерпала, не заметив как. Я спросила только:
— Ваша экономка — англичанка?
— Это не экономка, а приходящая домработница. Джорджия Томсон. Оплата у неё почасовая, по шиллингу в час.
— Хм, — недоверчиво откликнулась я. Человек, способный платить прислуге по шиллингу в час, вряд ли стал бы жить в такой дыре. Даже скрываясь от журналистов. Мирослав улыбнулся.
— Я не часто нуждаюсь в её услугах, зато всё остальное время она меня не беспокоит.
— Я вижу, вы не любите, чтобы вас беспокоили, — с ехидцей заметила я. Он сделал вид, что не заметил подтекста. Или всё же заметил? Взмахом руки остановив меня от дальнейших вопросов, он поднялся с дивана.
— Пойдёмте в столовую; чай уже давно готов.
Бережно взяв меня под локоть (я снова изумилась неестественному теплу его руки), он свёл меня по лестнице вниз и распахнул дверь в столовую.
— Прошу, — всё так же улыбаясь, сказал он. Столовая пребывала в ещё большем запустении, чем остальные помещения. Я разглядела наспех брошенную на стол скатерть из пожелтевшего кружева и чайный прибор; но всё это почти мгновенно уплыло куда-то из моего поля зрения, потому что взгляд мой приковала большая, увеличенная фотография, висевшая над столом. Ничего более омерзительного и ужасного мне не доводилось видеть. Даже и теперь при одной мысли об этом снимке у меня кровь стынет в жилах. Вот почему я не хочу описывать её здесь; скажу только, что на фотографии был снят человек, замученный и убитый невероятно жестоким образом. Камера запечатлела всё до мельчайших жутких подробностей, и самое страшное было то, что был человек, который держал в руках эту зловещую камеру, выбирал точку съёмки и поджигал магний. Это было ещё отвратительнее, чем само изображение. Я окаменела, не в силах переступить порог.
— Вы… пьёте здесь чай? — с вымученной улыбкой спросила я, пытаясь уверить себя, что всё это — лишь шутка, подстроенная хозяином. Мирослав слегка подтолкнул меня вперёд.
— Мы будем пить чай, — со своим непривычным выговором произнёс он. — Прошу. Вот ваше место.
«Он не может так шутить надо мной!» — в ужасе подумала я. Стул, предназначавшийся мне, стоял прямо под фотографией. Сев, я бы оказалась к ней спиной; но самая мысль о том, что мне придётся пройти и сесть туда… и что Мирослав будет разглядывать моё лицо на фоне этого кошмара, не давала мне сделать ни шагу.