Смерть докторши
Шрифт:
— Поздравляю вас, господин Фишер, — сказал Хункелер.
— С чем?
— У вас замечательная подруга.
Вечером, когда Хункелер вернулся в Эльзас, Хедвиг, в красном платье с глубоким вырезом, сидела за столом в гостиной и плакала. Глаза у нее покраснели, значит, плакала она уже давно.
— Никто меня не любит, — всхлипнула она. — Сперва без цыплят оставили, а теперь и вовсе бросили тут одну.
Он взял ее за руки, поднял со стула и пристально посмотрел в лицо.
—
— Никакая не ерунда. Мы договорились пойти потанцевать. А ты и думать об этом забыл.
— Вот оно что. Ты о помолвке на Шпицвальде? Верно, я напрочь о ней запамятовал. — Он сокрушенно покачал головой, а потом рассмеялся.
— Как ты умудряешься забывать о таких вещах? — сердито сказала Хедвиг. — Ты меня не любишь. Для женщины такие вещи очень важны.
— Для мужчины тоже. Все, поехали!
И они поехали. На Верхней дороге он увидел в зеркале заднего вида красный шар солнца, опускающейся к горизонту.
Праздник был тессинский. Тессинские тарелки с салями и мортаделлой, белый тессинский хлеб, красное тессинское мерло. Альбин и Конрад играли тессинские мелодии.
Народу собралось довольно много. Три Ворчуньины сестры, маленькие, кругленькие, крепкие женщины в возрасте от шестидесяти до семидесяти лет. Две из них с мужьями, третья — вдова. Двое коллег Авраама, старики в поношенных костюмах, оба молчали, ели и пили много вина. Фермерская чета, воротившаяся из Брюниг-Швингена. И еще несколько человек из интерната для престарелых — Армин Меркле с женой, сестры Бюлер, супруги Шюпбах.
— Слушайте, господин комиссар, — сказал Меркле, — чем вы, собственно, занимаетесь целыми днями? Мы, простые швейцарские граждане, финансируем вас своими налогами. И на тебе — сперва убивают заслуженного врача. Потом душат молодого парня, он хоть и наркоман, но как-никак швейцарец. В какой стране мы живем, а? На Балканах?
— Откуда вам все это известно? — спросил Хункелер.
— От «Радио Базилиск». В новостях передавали. Они сказали, что отныне глаз с вас не спустят. Знаете что? Можно кое-что вам сказать?
— Пожалуйста.
— Базельская полиция никуда не годится. Давно пора было покончить с этой иностранной сволочью. Вышвырнуть их к чертовой матери, в наручниках. А начнут артачиться — пластиковый мешок на голову, и дело с концом.
— Твое здоровье! — сказал Хункелер, поднял бокал и улыбнулся Хедвиг. Выглядела она замечательно, и праздник ей нравился.
Вино было хорошее, салями и мортаделла выше похвал. Только хлеб суховат.
— Можно тебя пригласить? — спросил Хункелер. Взял Хедвиг за руку и потянул в угол, где освободили место для танцев. Танцевали они целый час, подпевая по-итальянски музыке:
Чудесной ночью плывем в гондоле, С Лизеттой милой займусь любовью.Наутро
В ушах у комиссара все еще звучала вчерашняя тессинская музыка, хриплый голос Альбина, звон гитары. Как замечательно — влюбляться, в его-то годы, причем все время в одну женщину.
Он достал блокнот и карандаш и начал писать.
«Понедельник, 9 июля.
Первое: ровно неделю назад Кристу Эрни нашли убитой.
Второе: в первые дни ничего не происходило.
Потом внезапно целая лавина событий. Взорвалась „Анкара“, задушен Лакки Шиндлер, обнаружен Генрих Рюфенахт.
Третье: „Анкара“ меня не интересует, и Лакки Шиндлер тоже. Зато Рюфенахт очень даже интересует. Ужасно противно, но никуда не денешься.
Четвертое: Карин Мюллер — возможно, подстрекательство к убийству?
Пятое: куница слопала цыплят. Ужасно — не для куницы, но для цыплят.
Шестое: здесь лучезарное утро. Ужасно, что нельзя остаться.
Седьмое: визит к антиквару Дрейфусу.
Восьмое: совещание будет ужасно противное. Девиз: „Пошли вы все в задницу!“ — иначе не выдержать.
Девятое: вечером наведаться к Рюфенахту. Он, конечно, будет вилять и хитрить, но я его уличу.
Десятое: тессинская музыка иной раз отвратительна, иной раз — чудо как хороша».
Хункелер налил себе четвертую чашку, стал пить. Чай был горький, настаивался слишком долго. Он снова схватился за карандаш.
«Одиннадцатое: почему у зеленого дятла красная шапочка? Почему он такой красивый?»
Вошла Хедвиг, в синем пеньюаре. Ступала осторожно, вроде как не совсем проснулась. Он налил ей кофе.
В половине десятого он был на Дюфурштрассе, звонил в дверь антиквара Дрейфуса. Ему открыли, он поднялся по широкой лестнице и вошел в переднюю солидной старинной квартиры. По стенам витрины со скарабеями и бронзовыми фигурками Анубиса, Осириса, Исиды. Две известняковые плиты с иероглифами, на третьей — длинное лицо и изогнутые губы Эхнатона.
Дрейфус оказался кряжистым семидесятилетним мужчиной с седой шапкой густых курчавых волос. Хункелер представился, вынул из кармана скарабея и подал ему. Антиквар мельком взглянул на вещицу и улыбнулся. Потом прошел в комнату — судя по всему, это был кабинет, — сел и вставил в правую глазницу специальную линзу. Минут пять он изучал жука, молча, крепко сжав губы. После чего положил линзу и скарабея на стол. Лицо озарилось счастливой улыбкой.
— Вообще-то я мог бы и не разглядывать его так тщательно. Я сразу понял, что это не подделка.