Смерть - дорогое удовольствие

Дейтон Лен

– История, – сказал я, – это всегда алиби.

– Прогресс возможен только в том случае, если мы извлекаем уроки из истории.

– Не верьте этому. Прогресс – безразличие человека к урокам истории.

– Вы столь же циничны, сколь и невежественны, – заключил Дэтт с таким видом, словно совершил открытие. – Познайте себя – вот мой совет. Познайте себя.

– Я уже знаю достаточно ужасных людей, – сказал я.

– Вам жаль людей, которые посещали мою клинику. А все потому, что на самом деле вам жаль самого себя. Но эти люди не заслуживают сочувствия. Рационализм – их гибель. Рационализм – это аспирин для умственного здоровья, и, как и в случае с настоящим аспирином, передозировка смертельна. Они попадают в

рабство, все больше и больше ограничивая себя многочисленными табу, и в то же время на каждой стадии их путь описывается как величайшая свобода. – Он мрачно рассмеялся. – Дозволенность – это рабство. Но такова всегда была история. Ваша унылая, перекормленная часть света сравнима с древними городами-государствами Среднего Востока. За воротами жестокие кочевники только и ждали возможности наброситься на богатых, вырождающихся жителей городов. И, в свою очередь, кочевники завоевав, поселялись в захваченных городах и сами становились мягкотелыми, так что другие свирепые глаза уже следили за ними из голой каменной пустыни – до тех пор, пока не приходило их время. Так жестокие, сильные, амбициозные, идеалистичные народы Китая следят за перезревшей Европой и Соединенными Штатами. Они принюхиваются, и до них доносится аромат переполненных мусорных бачков, праздных рук, деформированных умов – ищущих и необычных, противоестественных развлечений. Они чувствуют запах насилия, которое пахнет не гневом, а скукой, они вдыхают запах правительственной коррупции и едкой плоти фашизма. Они, мой друг, обнюхивают – вас!

Я, ничего не отвечая, ждал. Дэтт, потягивая свой кофе и бренди, взглянул на меня:

– Снимите плащ.

– Я не остаюсь.

– Не остаетесь? – Он фыркнул. – Куда же вы идете?

– Обратно в Остенд, – сказал я. – И вы пойдете со мной.

– Опять насилие? – Он насмешливо поднял руки в знак того, что сдается.

Я покачал головой:

– Вы же знаете, что вам придется вернуться. Или вы собираетесь оставить все свои досье на набережной, менее чем в четырех милях отсюда?

– Вы отдадите их мне?

– Ничего не могу обещать, – сказал я ему, – но знаю, что вам придется туда вернуться. Выбора нет. – Я подлил себе еще кофе и жестом указал на кофейник.

– Да. – Он рассеянно покачал головой. – Еще кофе.

– Вы не из тех людей, кто оставляет за собой мосты. Я знаю вас мсье Дэтт. Вы могли бы пережить, если бы ваши документы оказались на пути в Китай, а вы – в руках Люазо, но наоборот – нет, вы не переживете.

– Вы ждете, что я вернусь и сдамся Люазо?

– Уверен, вы так и сделаете, – сказал я. – Или всю оставшуюся жизнь будете жалеть, что не сделали этого. Вы вернете всю свою работу и записи и переживете этот момент миллионы раз. Конечно, вы должны вернуться вместе со мной. Люазо – человек, а человеческая деятельность – ваша специальность. У вас есть высокопоставленные друзья, будет трудно осудить вас за какое-нибудь преступление, включенное в свод законов…

– Законы – очень плохая защита во Франции.

– Остенд – это Бельгия, – сказал я. – Бельгия не признает Пекин. Люазо работает здесь только с молчаливого согласия властей. С Люазо очень легко совладать тем искусством ведения спора, которым вы владеете. Люазо боится политического скандала, который может произойти, если человека насильно увезут из чужой страны.

– Вы бойкий. Слишком бойкий, – сказал Дэтт. – Все же риск остается слишком большим.

– Как хотите. – Я допил кофе и отвернулся от него.

– Я буду дураком, если вернусь за документами. Здесь Люазо меня не достанет. – Он подошел к барометру и постучал по нему. – Поднимается.

Я ничего не ответил.

Он сказал:

– Это была моя идея – сделать центр управления на пиратском радиосудне. Мы не подвергаемся досмотру и не находимся под юрисдикцией никакого правительства в мире. На этом корабле мы фактически

нация в себе. Так же, как и другие пиратские радиостанции на кораблях.

– Да, верно, – согласился я. – Вы здесь в безопасности. – Я встал. – Мне не следовало ничего говорить, – сказал я. – Это меня не касается, я свое дело сделал.

Я застегнул плащ и благословил мужчину из Остенда за то, что он снабдил меня дополнительным толстым свитером.

– Вы меня презираете? – спросил Дэтт. В голосе его чувствовалась сердитая нотка.

Шагнув к нему, я взял его руку в свою.

– Нет, – сказал я сочувственно. – Ваше решение так же правильно, как и мое. Правильнее сказать, что только вы в состоянии оценить свою работу и свою свободу.

Я крепко сжал его руку в стереотипном ободряющем жесте.

– Моя работа представляет огромную ценность, – сказал он. Можно даже сказать «прорыв». Кажется, некоторые из моих исследований имеют…

Теперь он был обеспокоен тем, чтобы убедить меня в важности своей работы. Но я, осторожно высвободив свою руку, кивнул, улыбнулся и отвернулся.

– Мне пора должен идти. Я привез сюда Куана, мое дело сделано. Возможно, один из ваших моряков доставит меня в О стенд.

Дэтт кивнул. Я полностью ушел в себя: я устал от этой игры, и мне хотелось понять, действительно ли я желал забрать с собой этого старого больного человека и сдать его на милость французскому правительству.

Говорят, решительность мужчины проявляется в том, как он держит плечи. Дэтт прочел безразличие на моем лице.

– Подождите! – крикнул он. – Я поеду с вами.

– Хорошо, – сказал я. – У вас будет вам время подумать.

Дэтт лихорадочно оглядел каюту. Облизнув губы и ладонью пригладив волосы, он просмотрел пачку бумаг, сунул две из них в карман и собрал немногочисленные пожитки.

Странные вещи взял с собой Дэтт: пресс-папье с гравировкой на нем, полбутылки бренди, дешевую записную книжку и, наконец, старую авторучку, которую он осмотрел, вытер и тщательно закрыл, прежде чем сунуть в карман жилета.

– Я сам отвезу вас назад, – сказал он. – Как вы думаете, Люазо разрешит мне просмотреть мои документы?

– Я не могу отвечать за Люазо, – ответил я, – но знаю, что он четыре месяца добивался разрешения совершить налет на ваш дом на авеню Фош. Он направлял доклад за докладом, излишне упорно доказывая, что вы представляете угрозу для безопасности Франции. И знаете, какой ответ он получил? Они ему сказали, что вы агент X, выпускник политехнической школы, принадлежите к правящему классу, к элите Франции. Вы можете быть на «ты» с министром и половину кабинета называть «мой дорогой». Вы привилегированное лицо, неприкосновенное для дерзких требований Люазо и его людей. Но он настаивал и, в конце концов, показал им, что вы такое, мсье Дэтт. И теперь, возможно, он захочет, чтобы они заплатили по счету. Я бы сказал, что Люазо мог бы воспользоваться случаем подлить немного вашего яду в их систему кровообращения. Возможно, он мог бы пожелать им кое-что припомнить, когда они в следующий раз станут ему препятствовать или поучать его, или в пятидесятый раз спрашивать, не ошибается ли он. Позволить вам сохранить досье и записи? – Я улыбнулся. – Он мог бы настоять на этом.

Дэтт кивнул, снял ручку древнего настенного телефона и что-то быстро сказал на китайском диалекте. Я обратил внимание на его большие белые пальцы, похожие на корни какого-то растения, которое никогда не было на свету.

Он сказал:

– Вы правы, несомненно. Я должен быть там, где результаты моих исследований. Мне не следует никогда с ними расставаться.

Некоторое время он с рассеянным видом бесцельно бродил по комнате, взял в руки доску от «Монополии».

– Вы должны успокоить меня в одном отношении, – сказал он, опуская доску на место. – В отношении девушки. Вы убедитесь, что с девушкой все в порядке?