Смерть и прочие неприятности. Орus 1
Шрифт:
Знать бы ещё, почему от этого осознания ей становится так тоскливо.
— Не надо, Герберт, — глядя в его удаляющуюся спину, негромко попросила Ева. — Не наказывай меня… так.
— Это не наказание. Просто это была плохая затея. С самого начала. — Некромант остановился, не оборачиваясь, и лестничный коридор эхом раскатывал его отстранённый голос. — Это… всё это… следует прекратить.
— Почему?
— Слишком много причин.
Следя, как он снова делает шаг наверх, Ева позволила тоске переродиться в злость. А той — заполнить себя целиком, чтобы выплеснуться с губ отчаянным, досадливым
— Включая твою трусость?
Он снова остановился. Повернувшись медленно, словно на заевших шарнирах, посмотрел на неё с высоты десятка разделявших их ступеней.
— Трусость?..
— Ты любишь свою магию, потому что боишься любить людей. — Её шаги гулко отразились от стен, на которых распускались каменные цветы. — Ты боишься чувствовать что-либо, чтобы не чувствовать боль. Зато не боишься призвать Жнеца и умереть. Потому что по-настоящему и не живёшь. — Поднявшись на ступеньку, предшествовавшую той, что занял он, Ева покачала головой: едва заметно, лишь наброском настоящего движения. — Так не может продолжаться вечно, Герберт. Не должно. Нельзя жить… существовать… в постоянном страхе снова обжечься.
— Не говори за меня. Я прекрасно жил. Пока не появилась ты.
Слова были такими естественными, приправленными так хорошо знакомой ей желчью, что Еве снова стало больно.
— А, так ты и правда мечтаешь поскорее от меня избавиться? — встав вровень с ним, она сама удивилась выдержанной ироничности своего голоса. С другой стороны, последние недели она жила рядом с хорошим учителем. — Стало быть, Миракл не ошибся? Я отыграю свою роль, и ты отправишь меня догнивать в лесу?
— Не говори ерунды. Я держу свои обещания. И сделаю всё, чтобы ты жила. — Ответ был таким убедительно равнодушным в своей равнодушной усталости, что Еве захотелось кричать. — Но мне будет куда спокойнее, когда наши пути разойдутся.
Кричать она, конечно, не стала. Просто шагнула ещё на ступеньку выше, так, чтобы смотреть на него не снизу вверх.
Молча.
— Я благодарен тебе за попытки вылепить из меня что-то, более соответствующее твоим представлениям о нормальном человеке. Заставить меня пересмотреть взгляды и приоритеты. Отвлечь меня от вещей, которые ты считаешь трусостью, одержимостью, навязанной мне извне. Но я не желаю ни отвлекаться, ни менять то, что составляет саму мою суть. Магия — то, что я есть. Стремление к величию — то, что я есть. Моё имя, которое я обессмерчу тем, что должен сделать — то, что я есть, — когда царившая на лестнице тишина зазвенела струной, напряжённой до грани срыва, заговорил Герберт ровно; слова сыпались шлифованными стекляшками. — Как только ты оживёшь и у тебя отпадёт нужда в моих… услугах — поверь, ты сама быстро пересмотришь приоритеты. Рядом с Мираклом…
Он осёкся в миг, когда её ладони легли ему на плечи. И поскольку едва ли не первоочередной целью Евиных действий было заставить его замолчать и не нести больше чушь, взбесившую её до умопомрачения, на этом вполне можно было бы остановиться.
Но останавливаться на полпути она никогда не любила.
В книжках она часто читала, как поцелуи называют «обжигающими». Чаще всего из желания приписать этому действу красивый эпитет, не принимая в расчёт степень его затасканности.
— Не нужен мне твой Миракл. И твои услуги. — Её яростный шёпот разнёсся в тишине не хуже так и не прозвучавшего крика. — Мне нужен ты. Хоть убей, не знаю, почему, ведь ты несносный закомплексованный идиот, но нужен. Понял теперь?
Он так и стоял, застыв. Неподвижный, безответный. Стоял, глядя на неё расширенными глазами, даже когда она отстранилась. И, вглядываясь в радужки, по льдистой кромке которых разлилось нечто, очень похожее на недоумение, Ева вдруг ощутила горькую, чудовищную усталость.
Конечно, он не понял. Глупо было думать, что чёртова венценосная ледышка может это понять. А ещё глупее — поддаваться порыву, о котором Ева пожалела сразу, как только поддалась.
В данном случае определённо лучше было бы жалеть о несделанном.
— Прости. Я забылась. — Опустив руки, она уставилась на воротник его рубашки. — Тебе это неинтересно, помню-помню. И специфическими пристрастиями ты не отличаешься. — Кажется, ей даже удалось выдать относительно не кривую улыбку. И относительно непринуждённо развести руками, переводя всё в относительно неудачную шутку. — Ладно, прекратить так прекратить. Извини.
Отвернувшись, Ева зашагал наверх, удерживаясь от желания побежать. Радуясь, что кровь не может румянить ей щёки, в ином случае сейчас полыхавшие бы не хуже сигнала «стоп», которого ей так не хватило минутой раньше.
Дура, дура, дура…
— Зачем я тебе?
Она не собиралась ни останавливаться, ни оборачиваться. Что бы он ни спросил, что бы ни произнёс. Но это прозвучало так безнадёжно, что Ева всё-таки обернулась.
Желание отшутиться или съязвить мигом разбилось о выражение его лица, оставшегося шестью ступеньками ниже: немного даже забавное в своей недоверчивой мучительной пытливости.
— Ты умный. Благородный. Самоотверженный. Трогательный. Смешной иногда. — Перечисление далось на удивление легко. Наверное, из-за той же смертельной усталости, заставившей все чувства перегореть, приглушившей даже стыд. — Иногда пугающий.
— И ты боишься меня?
Она покачала головой. На сей раз — двумя широкими движениями, мерными, как покачивание метронома.
— Я не боюсь. Не верю, что ты можешь причинить мне боль. Не теперь. Но девочки любят, когда в мальчике есть что-то пугающее… если это безопасно для них. — Запоздало осознав, о чём они говорят, Ева махнула рукой, вновь изображая сарказм. — Забудь. Считай дурным розыгрышем.
Она поднялась до лестничной площадки, когда сзади послышались шаги. Судя по звуку — прыгающие через две ступеньки. И Ева не успела оглянуться, прежде чем её схватили за плечи, разворачивая на ходу, прижимая стеной к стене; затылок, стукнувшийся о каменную резьбу, должно было бы уколоть болью, но она ощутила лишь живое тепло чужих пальцев, когда те легли ей на скулы.
— Скажи, что это правда розыгрыш. — Знакомый голос пробирал шепчущими, никогда не звучавшими прежде гармониками. — Скажи, что всё это ложь. Скажи, что тебе будет всё равно, если я сейчас уйду.