Смерть императора
Шрифт:
– Я бы пошел… – Менений замялся. – Но сам посуди, служить придется двадцать пять лет. А то и двадцать шесть – отставка бывает раз в два года. – Ага, значит, парень все же подумывал о военной службе, но так и не решился. – Ну и что мне потом останется после двадцати шести лет? Я здесь в Антиохии пробыл на службе три года. И живу и служу в самом городе. Люди щедрые, и богатеи всегда благодарят даже за маленькие услуги. Сейчас оно, конечно, иначе – время тяжкое. Но пройдет год-другой, и беды забудутся. Станет Антиохия, как прежде, золотая и богаче прежней.
Менений хотел что-то добавить, но закусил губу, сообразив, что и так сказал много лишнего. Потому как «благодарность» горожан вполне можно было расценить как примитивное мздоимство. Несчастные нынешние времена были благом для вигилов – им платили за охрану разрушенных домов от грабителей,
– Надеешься, что, поехав со мной, выслужишь римское гражданство? – прищурился трибун.
– Да, я знаю, такая награда без службы в ауксилариях только для особых… для героев… Слышал, в дакийскую войну вся когорта бриттов получила почетную отставку с римским гражданством на тринадцать лет раньше срока. Но твой патрон – он же может меня наградить?
– Поручение это опасное, – уточнил Приск. – И я не ведаю – стоит ли оно гражданства.
– Я знаю об опасностях. Но о тебе говорят, что ты удачлив в своих начинаниях, трибун. И чего ни попросишь, то наместник тебе сделает.
Приск задумался. Наградить-то Адриан может. Но только… награду эту надо обговорить заранее. Впрочем, Приск был уверен, что Адриан пообещает все что угодно сейчас – когда Приск и его спутники отправляются в путь, хоть гражданство для Менения, хоть для Приска – звание легата. Но сдержит ли он потом данное слово перед теми, кто вернется? Хотя – и это почти наверняка – вернутся далеко не все.
– Может, я и удачлив… – согласился Приск. – Но только не всем моим спутникам благоволит Фортуна. Я из опасного дела вернусь. А вот ты – не знаю.
– Я тоже точно вернусь! – заявил Менений. – Мне предсказание было, что я доживу до семидесяти лет.
– Ну тогда считай, награда уже твоя… – хлопнул Приск по плечу бывшего вигила.
«А что бы ты хотел получить в награду?» – спросил сам себя Приск.
И сам же себе ответил – ничего… я больше ничего не хочу…
Потому что то, о чем он мечтал, ему не способен дать ни один человек в этом мире. Нет ни у кого такой власти…
Часть III
Несколько дней из жизни провинции вдали от войны
Глава I
Казнь
Лето 869 года от основания Рима
Повозка передвигалась еле-еле. Никто не хотел спешить – прежде всего мулы, которым путь этот был знаком и не сулил ни вкусной травы, ни отдыха. Возница прикидывал так: вернуться бы в город к началу мужского времени в термах – и лады. Солдаты, что сопровождали повозку, тоже не слишком торопились, потому как торопиться солдату стоит в трех случаях – это когда идешь в атаку – поспешать надо, чтобы миновать сектор обстрела как можно быстрее. Второе – если доведется драпать – особо от кавалерии – тут уж надо мчаться как ветер, если не хочешь, чтобы тебя сзади полоснули мечом по бедру и до конца дней сделали калекой. Это если повезет – и не прикончат на месте. И третье – когда утаиваешь золотишко из общей добычи – вот тут следует быть очень проворным, чтобы чужой глаз не приметил, а язык – не донес. Во всех остальных случаях проворство совершенно ни к чему. Гражданским тоже порой нет смысла торопиться. К примеру – никуда не торопился едущий на повозке человек в грязной ветхой тунике со связанными за спиной руками. Темные вьющиеся волосы его были спутаны и присыпаны пылью, глаза покраснели, потому как свою последнюю ночь он провел почти без сна. Был он молод – не достиг еще и двадцати, на впалых щеках лишь кое-где курчавились редкие волоски. Роста среднего, узок в плечах, худ до крайности. Глаза имел живые и умные, но взгляд все время метался и ускользал – собеседникам в глаза юноша никогда не смотрел прямо. На груди паренька на куске старой грязной веревки висела грубо намалеванная деревянная табличка. На табличке той значилось, что парня зовут Прокруст, что продавал он в рабство свободных и за это приговорен к распятию, потому как не был римским гражданином. Несколько любопытных вышли из Эпира вместе с повозкой, решив
– Как же все плохо устроено в этом мире… – бормотал он теперь, оглядывая яркое небо и серебристые оливы, что росли справа от дороги. Слева за загородкой паслась отара овец под присмотром мальчишки-пастуха и собаки. Собака немного потрусила вдоль обочины, погавкала для порядка на повозку и вернулась к овцам.
– Плохо устроено, – поддакнул возница. – День сегодня нежаркий, да с ветерком – провисишь живым до ночи. А может, и еще весь завтрашний день… А может, и на третий день не умрешь – если будет дождь. – Возница потер колено. – А дождь к вечеру наверняка будет.
Возница, скособоченный старым ранением, седой и то ли небритый очень давно, то ли бородатый, весь в седой короткой щетине – и щеки, и голова, – был дважды ранен в левую ногу, и раны эти ныли к дождю и грозе – посему никогда он не ошибался с предсказанием погоды.
– Эй, Гай, сидеть тебе тут всю ночь под крестом… – добавил возница-ветеран со злорадством, обращаясь к шагавшему подле повозки солдату-ауксиларию.
Брусья креста, плохо перевязанные, съехали на сторону, и Гай теперь вынужден был идти рядом с повозкой, придерживая деревягу, чтобы не сползла и не упала. Гай служил когда-то в Шестом легионе Феррата, но был пойман во время незаконной отлучки и направлен служить во вспомогательную когорту. А не надури он по молодости – был бы сейчас в Парфии вместе с Траяном, глядишь, уже бы подходил к Ктесифону. Сказывают, в парфянской столице золота уйма! Сам царь парфянский сидит на троне из чистого золота и ест с золотого блюда. А во дворце у него три тысячи красавиц, рядом с которыми все красотки Эпира страшнее старух Грай.
– Вина дайте… – попросил Прокруст. Его била крупная дрожь, а пот скатывался по лицу к подбородку и капал на тунику. Он то и дело дергался, пытаясь высвободить руки и отереть лицо. – Положено же вино перед распятием…
– Совсем еще малый… – заметил без тени сочувствия третий солдат-бенефициарий. Он двигался налегке, ведя в поводу коня, и в троице являлся главным – то есть отбыть с места казни он планировал первым, оставив товарища сторожить казнимого. Имел он какое-то дальнее значительное родство – потому по службе продвигался быстро и рассчитывался вскорости сделаться центурионом, если выпросит у покровителя-патрона денег на экипировку.
– Малец-то малый, а подонок… – отозвался возница.
К преступнику сочувствия никакого он не имел. У его родной сестры точно так же украли мальчонку-красавчика год назад и наверняка продали в какой-нибудь лупанарий.
Наконец прибыли к месту. Здесь стояли у дороги кресты – один уже пустой – дня три или четыре назад сгнившее тело с него обрушилось, расклеванное вороньем. Посему останки подобрали и стащили на кладбище для нищих, где и бросили в яму без всяких обрядов. На второй перекладине тело еще висело, и, когда повозка приблизилась, парочка ворон нехотя поднялась в воздух и натужно захлопала крыльями, перемещаясь с креста на полузасохший тополь.