Смерть как искусство. Том 1. Маски

Маринина Александра

– Ну, знаете, слухи разные ходят. Вот вы, например, слышали такую фамилию – Черновалов? Виктор Константинович Черновалов?

– Слышала, – кивнула Настя.

Она не была театралкой, но фамилию эту действительно слышала, хотя ни одного спектакля, поставленного именитым режиссером, не видела. А вот Антон, похоже, и фамилии такой не знает, во всяком случае, лицо его при упоминании Черновалова осталось совершенно бесстрастным.

– Ну вот, – продолжала Евгения Федоровна, – Виктор Константинович сейчас без театра, давно уже, преподает понемногу, иногда его приглашают что-нибудь где-нибудь поставить, иногда он дает мастер-классы и у нас, и за границей. Он уже очень в годах и сильно болеет. Но ему хочется иметь свой театр. Понимаете? Это его заветная мечта. А Черновалова очень любят в верхах,

любят, уважают, он к министру культуры без стука в кабинет входит, поскольку наш министр был когда-то его учеником. Так вот, наш Сенечка Дудник тоже в свое время учился у Виктора Константиновича и ходил у него в любимчиках. Так что, если Лев Алексеевич, не приведи господи, не вернется, Черновалов имеет все шансы стать нашим новым худруком. Или нам его сверху навяжут, или при помощи аппаратных игр сделают так, что труппа его выберет. И вот тогда, – Арбенина сделала выразительный жест рукой, – для нашего Сенечки начнется настоящая райская жизнь, потому что ставить Черновалов сам ничего не будет, он слишком стар для этого, у него уже сил нет. То есть будет, конечно, но один спектакль в два года, он вообще всегда славился тем, что работал очень медленно и тщательно, это не то, что теперь: два месяца – и спектакль готов. Виктор Константинович репетировал по восемь-девять месяцев, все доводил, все совершенствовал, собирал спектакль, как картину из бисера, по крохотным, отшлифованным до полного блеска кусочкам. А Сеня при нем будет ставить по три-четыре спектакля в год, набьет руку, сделает себе имя, Черновалов ему поможет получить парочку престижных премий, у него есть такая возможность, а когда через несколько лет Виктор Константинович уйдет на покой окончательно, вот тут у Сени и появятся все шансы стать нашим худруком.

– Откуда такая уверенность? – спросила Настя.

– Ну а как же? Имя и лауреатство у Сени уже будут, это раз. Он – свой, его наш театр давно и хорошо знает – это два. И он не будет повторять ошибок Льва Алексеевича – это три.

– Ошибок? – Антон, словно беркут, немедленно вцепился в неосторожно брошенное слово. – Что вы имеете в виду?

– Видите ли, – засмеялась Арбенина, – я в театре на особом положении, но это не значит, что я слепая и глухая. Лев Алексеевич со мной обращается, как с хрустальной вазой, но вообще-то он человек сложный, неоднозначный, с тяжелым взрывным характером, властный, обидчивый. А Сеня – он чудный мальчик, мягкий, добрый, вежливый, любит актеров и ценит их, а актеры это чувствуют и платят режиссеру тем же. Поэтому, когда в будущем дело дойдет до выбора худрука, наша труппа горой за Сеню встанет. Но именно в будущем, потому что Сеня пока никто, режиссер без имени, а Черновалов поможет ему это имя получить. Вернее, сделать.

Смотри-ка, подумала Настя, оказывается, Дудник – мягкий, добрый, чудный мальчик, который любит и ценит актеров. А ей он таким совсем не показался.

– Почему вы так уверены, что Черновалов сам ставить не будет? – спросил тем временем Сташис. – Зачем же ему тогда становиться худруком? Для чего мечтать о своем театре, если в нем не ставить?

– А он хочет осуществлять художественное руководство, – улыбнулась Евгения Федоровна, – и окончательно уйти на покой с такой должности, чтобы было не стыдно перед самим собой и перед потомками. А сейчас Виктор Константинович кто? Никто. Хоть и известный в прошлом режиссер, а все равно – никто.

Настю ситуация с Черноваловым интересовала в меньшей степени, куда больше ее заинтересовали слова Арбениной о том, что Богомолов плохо обращается с актерами и другими работниками театра. Конечно, информация не нова, об этом ей и Гриневич говорил, но вот развить тему просто необходимо, может быть, всплывут интересные детали.

– Скажите, Евгения Федоровна, может кто-нибудь из ваших так сильно обидеться на Льва Алексеевича, что захочет убить его?

– Да бог с вами! – замахала руками актриса. – Никто! Обижаться – да, тут мы, актеры, первые. Но не убивать же! Люди театра вообще на убийство не способны, вам следует это понять, если хотите найти преступника. Вы не там ищете. Вам, наверное, уже десять раз сказали, что актеры – это большие дети? Ведь сказали же, правда?

– Сказали, – не могла не признать Настя.

Арбенина прищурилась

и пристально посмотрела сначала на нее, потом на Сташиса.

– Но вы не поверили. А зря. Потому что это – правда. Мы очень любим поговорить, порассказывать, покрасоваться, но делать ничего не будем. Так уж мы устроены.

– Но ведь, кроме актеров, в театре есть и другие сотрудники, – напомнила Настя. – И у них тоже могли быть причины для обид, для неприязни, даже для ненависти.

– Это да… – словно бы нехотя согласилась Арбенина и вдруг оживилась: – Кстати, я вот вспомнила, был у нас один завпост, так он ухитрился в ночное время проводить на сцене какие-то сомнительные кастинги, и, что самое ужасное, – на эти кастинги привозили малолеток. Уж не знаю, для каких таких целей их тут отсматривали, но только когда это всплыло, пришла милиция, его арестовали и даже, кажется, потом посадили.

– А Богомолов тут при чем?

– Ну как же, он же и вызвал милицию, когда узнал. А узнал он случайно. В общем, это давно было, я подробностей и тогда не знала, а сейчас уж и не вспомню.

– Насколько давно?

– Года четыре назад, может, три. Нет, точно не скажу.

Настя с трудом сдержалась, чтобы не улыбнуться. Глядя на Арбенину, слушая ее, учитывая ее особое положение в театре, трудно было поверить, что она может не помнить каких-то подробностей. Ох, темнит бабушка русского театра, ох, темнит! Интересно, почему?

– А фамилию этого завпоста помните?

– Скирда, Леонид Павлович Скирда.

Уже хорошо. Зарубин его проверит. Значит, с памятью у Евгении Федоровны все в полном порядке, зря она на себя наговаривает. И не завпоста Скирду она покрывает. Тогда кого же?

– А еще какие-нибудь подобные истории были? – спросил Антон.

– Деточка, – нетерпеливо вздохнула Арбенина, – я вам уже сказала: артист убить не может, не такова у него психика, не таков образ мысли. А что касается других служб, я совершенно не представляю, что там у них происходит. Театр так устроен: каждый знает только свою службу, свое дело, свои обязанности, к другим не суется и не интересуется. Каждый думает только о том, чтобы свой кусочек работы выполнить как можно лучше, потому что от каждого такого кусочка зависит судьба спектакля. И тут уж не до того, чтобы вникать, кто чем занимается за стеной, кто за что отвечает и кто с кем поссорился.

Н-да, одно за этот день пребывания в театре Настя Каменская усвоила прочно: никакого сора из избы. Внутри, между собой, – все что угодно, но наружу – ни-ни.

Прежде чем звонить услужливому помрежу Федотову, надо связаться с Сережей Зарубиным и дать ему информацию про Леонида Павловича Скирду. Сам-то Скирда вряд ли совершил покушение на Богомолова, слишком прямолинейно, слишком высок риск, ведь его историю помнят в театре, но за ним, вероятнее всего, стоит какая-то организованная сила, и вот она-то как раз вполне могла свести счеты с худруком, обломавшим им всю малину. Но, с другой стороны, прошло столько времени… Почему сейчас? Почему не раньше? Ладно, не должна у нее голова болеть на эту тему, ее задача – искать и находить информацию в театре «Новая Москва», а уж Сережка пусть сам решает, что с этой информацией делать.

– Пойдемте, я покажу вам театр, – предложил Федотов, встретив Настю и Антона в коридоре «женской» стороны. – До начала спектакля полтора часа, все заняты, рабочие монтируют декорации, реквизиторы готовятся, потом начнут подходить актеры, им будет не до вас. Я тут немножко посвоевольничал, договорился с главным администратором, он сможет с вами побеседовать после начала спектакля, во время первого действия. До начала у него самое сумасшедшее время, а потом он готов ответить на ваши вопросы.

– Вы – наш антрепренер? – усмехнулся Антон. – Или директор?

Настя незаметно ткнула его локтем в бок. Зачем он нарывается? Да, этот Федотов навязчив и чрезмерно любопытен, но без него они бы тут совсем пропали. И вообще, людей не надо обижать, это золотое правило любого опытного оперативника.

Однако Александр Олегович Федотов и не подумал обижаться.

– Помилуйте, я – ваш гид-переводчик, это будет ближе к истине. Ну так что, пойдем смотреть театр или вам не интересно?

– Нет, нам очень интересно, – поспешно откликнулась Настя.