Смерть мелким шрифтом
Шрифт:
Лена сидела в большой комнате, закинув ноги на журнальный столик, и разговаривала по телефону. В прихожей хлопнула дверь — отец пришел. Он появился в комнате и сразу осуждающе уставился на дочь. В любое другое время она бы свернула беседу: знала, что отец не любит, когда она разглагольствует часами, но сейчас Лена и не шевельнулась. Разговор был по делу: однокурсница пропустила лекции и теперь слушала краткий пересказ основных событий.
— Дальше, — медленно произнесла Лена. — Журнал «Всякая всячина». Его основала Екатерина Великая, она же была основным
— Кто? И зачем? — спросила однокурсница. Она была совсем блатной и квадратной. То есть тупой. Даже когда кто-то разговаривал с ней, она смотрела не в глаза, а на губы. Только так эта однокурсница могла догнать мысль собеседника. По телефону она Лениных губ не видела.
Лена усмехнулась.
— В журнал писала сама Екатерина. Она предложила публицистам своего времени подавать информацию не так, как им хочется, а так, как это нужно государству. Не преувеличивать, сообщать правду дозированно, и если критиковать, то так, чтобы не навредить высшей цели.
— Какой? — спросила однокурсница.
— Защиты мира, — не меняя тона, продиктовала Лена, подмигнув отцу.
— За-щи-ты ми-ра, — послушно повторила однокурсница, записывая.
— Екатерина намекала в своих статьях, что лучше остальных представляет себе интересы родины, а другие видят лишь часть, но не видят целого. Поэтому их борьба, даже имеющая благородные побуждения, может привести к дурным последствиям.
Лена снова посмотрела он отца. Он сидел в кресле, и взгляд у него был отсутствующий.
«Какая старая история, — думал он. — Какая старая, какая повторяющаяся история». Ивакин тряхнул головой. В кармане пиджака у него лежали две газеты. Одну из них он купил в переходе. Это был полуподпольный листок «Рванем!», орган то ли национал-большевиков, то ли какой-то другой экстремистской партии левого толка. Первый раз в жизни Ивакин купил такую газету. Но заголовок на первой ее полосе не мог его не заинтересовать — Владимир Александрович даже остановился, вглядываясь, а затем подошел к продавцу, старику в гимнастерке, и, стесняясь, достал два рубля.
Вторую газету Ивакин украл. Вырвал из подшивки в библиотеке. Выпускать из рук то исчезавшую, то появлявшуюся статью он больше не хотел. Пришлось тихонько вытаскивать страницы, оглядываясь по сторонам, старясь не шуршать бумагой, пришлось также складывать газету под столом и самому ложиться на стол грудью, чтобы спрятать ее в карман. «Старик-разбойник — вот кто я! — сердито думал Ивакин. — Как только мои клиенты умудряются воровать, грабить, убегать, прятаться! Что за нервы надо иметь!» Он всю жизнь проработал с такими людьми, но тайны их так и не разгадал. Лишь пришел к выводу, что они по-другому устроены. Может, нервов у них и нет!
Владимир Александрович достал из кармана обе газеты и вначале внимательно перечитал первую, экстремистскую. «Неужели правда?» — подумал он. Впрочем, проверить изложенные в ней факты было нетрудно. Ивакин взглядом показал
— Ладно, вечером додиктую! Отцу позвонить нужно. У нас немного осталось — конец восемнадцатого века. Это Валентин Зорин и его «Международная панорама».
Но на этот раз у нее не прошло.
— Не ври! — ехидно сказала однокурсница. — Зорин — это не восемнадцатый век. Зорин — друг моего папы.
Ивакин дозвонился только через пятнадцать минут — телефон все время был занят. Зато нужный ему человек оказался на месте. Владимиру Александровичу нравилось разговаривать с этим молодым парнем: он всегда был по-западному любезен. И хотя Ивакин не сомневался, что за этой любезностью ничего не стоит, но он все-таки был сторонником теории, что лучше неискренняя вежливость, чем искреннее хамство.
— Добрый день, Владимир Александрович! — сказал собеседник. — Очень рад вас слышать. Как отдохнули?
— Спасибо, хорошо, Сережа. А как у вас?
— Все нормально. Но с вами было лучше.
— Ох, Сережа! Приятно с тобой разговаривать! Знаю, что врешь, а приятно!
— Я говорю правду. Почему вы не верите, что людям, проработавшим с вами много лет, вас не хватает?
«Действительно», — подумал Ивакин.
— Сережа, ты мне не подскажешь кое-что?
— Если смогу, подскажу.
— Ты ведешь дело об убийстве директора рынка. А я сегодня прочитал в одной газете, что там открылись совершенно новые обстоятельства, которые вроде все переворачивают. Но газета не из тех, которым верят. Вот я и хочу…
— Нет, все правильно, — перебил его Сережа. — Ваша газета не врет.
— Но как же? — растерянно произнес Ивакин. — Как же так можно?
— Что — можно? — в ровном голосе Сережи появилось небольшое раздражение. — Труп был обгоревший. Первая версия основывалась на счетах — действительно, до сих пор не понятно, как они к нему попали. Довольно быстро мы выяснили правду. Это нормально, не так ли?
— Да я не об этом! Просто, и в газетах, и на телевидении говорят о том, что… — Ивакин от злости даже не смог правильно сформулировать свою мысль. — А новые данные печатают только в полуподпольном листке и то потому, что это был кандидат от коммунистов! Ну как так можно?
— Владимир Александрович, вы меня об этом спрашиваете?
— Извини, Сережа, — пробормотал Ивакин.
Но тот завелся, насколько этот парень вообще мог завестись:
— Если хотите, то я вообще против того, чтобы такая информация появлялась в газетах. Хоть в правых, хоть в левых. Это всем мешает. Но на журналистов я не в претензии: ими манипулируют, так же как и нами, впрочем. Там ведь все белыми нитками шито. Я сразу, еще в тоннеле, на осмотре места происшествия, почувствовал такое давление, что понял: надо залепить уши воском, надо заняться йогой, чтобы ни на кого не обращать внимания и тихонько делать свое дело. Я и делаю. Все, что от меня зависит, делаю. А эти: левые, правые, центровые — они ведь еще и переходят с места на место, за ними не уследишь.