Смерть меня не найдёт
Шрифт:
— Видишь? — я сунула нежданной тётке под нос руку с трупными пятнами, а та отшатнулась. — Скоро справедливость восторжествует, и я отправлюсь вслед за матерью. Помолчи уже, а? Приспичило бы — вытравила бы небось, а не стала, значит, хотела этого ребёнка. Может, и не желала отказывать моему отцу. Не нам её судить. Особенно теперь.
Я попробовала представить лирта Веритоса в молодости — но всё равно видела только жестокого, амбициозного, холодного мужчину, который если и закрутил роман с какой-то бедной девушкой в лучших традициях мексиканских мыльных опер начала 90-х годов — и где
Тётушка цапнула мены за руку и принялась разглядывать со всех сторон подслеповато сощуренными глазами, крутя то так, то этак, надавливая на кожу, обнюхивая и чуть ли не лизнув.
— Эк как заговорила, и не узнать тебя. Изменилась, считай, за три-четыре декады, как совсем другой человек стала, дерзишь, в глаза смотришь… Где смерть подхватила? Кто тебя благословил этим проклятием?
"Благословил проклятием" — красиво звучит.
— Что это такое? Как вылечить?
— Откуда мне знать? Я первый раз такое вижу, слышала давно что-то да и всё, но чтобы так вот, вблизи — никогда… Надо спрашивать у того, кто благословил.
— Или проклял, — на автомате произнесла я, утыкаясь носом в горячую кружку с горьким напитком.
— Или проклял, — кивнула тётка.
— Кто мой отец? Как мать могла с ним познакомиться? Ну же, я уже взрослая. И плодом меня не вытравили, и в колодец не кинули. Мать бы не хотела, чтобы я…
— Молчи уж, исскайка, — теперь в голосе тётки звучала усталость. — Не знаю я, кто твой отец, знаю, что кто-то важный, кому не отказывают — и всё. Думаешь, поможет? Две декады лет не помогал, а теперь — поможет? Зря. Никакой им веры нет, этим.
— Как она с ним познакомилась?
Женщина отпустила мою руку, встала, пошебуршала чем-то в углу, а потом сунула подобие получившейся самокрутки во всё ещё попыхивающий огнём маленький очаг, затянулась и выдохнула едва заметное облачко дыма с резким терпким запахом.
— А, ты, наверное, и не знала. Дед твой, наш с Антиной отец, рано умер, но в молодости был большим человеком. В главный храм Тираты был вхож, делал травяные смеси для служб, ну и любимицу свою таскал, хотел ей доходное дело передать. А там, на службах-то, какие-то только люди не появляются… Потом Антина дома осела, когда тебя-то ждала, а отец наш к Тирате отправился, лично выговорить ей хотел за любимую дочку, не иначе. И уж, конечно, не до того матери твоей тогда уже было, а свято место пусто не бывает, — она снова забормотала что-то ругательно-обвинительное, но я уже не вслушивалась. В несколько глотков допила горький отвар, представляя, как омерзительно лекарственная на вкус жидкость проваливается внутрь по мёртвому пищеводу в мёртвый желудок и уныло плещется там, внутри.
"Эй, желудок, а куда мне дальше?!"
"Не знаю, я здесь больше не работаю!"
Впрочем, дискомфорта я не чувствую, так что — плевать.
Тихий стук в дверь заставил меня подскочить на месте. Я испуганно глянула на тётку, но та и бровью не повела, дёрнула меня за рукав, кивнула в сторону одиноко стоящего в
Прислушалась к раздающимся снаружи голосам, кажется, это был не очередной налёт, а всего лишь соседка или покупательница, незнакомый голос был женским, спокойным, тихим.
Всё равно рисковать не стоит…
— Мррр? — Ксамурр залез ко мне, прыгнул на сидение стула так, что оказался прямо напротив лица. Заглянул в глаза своими космически бездонными кошачьими иллюзорными глазищами.
— Тссс, — шепнула я.
Картинки-воспоминания замелькали перед глазами, мерцали, путались, словно кто-то в моей голове тасовал их, как колоду карт.
Запах жареного мяса, перегара, лицо Марта, его тихий голос на фоне визгов и криков стражников и посетителей таверны — свежие, яркие, мои воспоминания. И совсем другие, размытые, неявные, нечёткие.
Я сижу под столом. Под этим самым столом, и скатерть, кажется, та же самая. Её край поднимается вверх, и какой-то юноша склоняется ко мне:
— Прячешься?
— Тссс, — шепчу я ему, как только что — коту. — Лирта Айя меня ищет, ругается.
— Что случилось? — он смотрит серьёзно, но по-доброму, и я не могу смолчать.
— Отвар велела сварить для лирты Риссы, а разве я виновата, что вода не закипает никак? Я…
— Идёт! — он резко опускает край скатерти, а я вжимаю голову в плечи.
…что за чушь?
Стряхивая морок чужого прошлого, я с трудом концентрируюсь на происходящем снаружи.
— Лирта Айя, ну, пожалуйста, — жалобно говорит невидимая женщина, — Сами ж знаете, нет у меня денег, а у вас товар пропадает! А я через декаду-другую верну, а?
— А то ты не знаешь, что запрет на торговлю у меня, и знак торговый сняли, не видела что ли, хмыра? — ворчит тётка, и мне неожиданно становится легче от понимания, что она такая не только со мной.
Воспоминания Агнессы не желают отставать. Я сижу тихо, как киртан в поле, но сильная рука ухватывает меня за лодыжку и вытаскивает, словно тушканчика из норы.
…в Магре нет тушканчиков. Ведь нет же?
Кто я? Чьи это мысли?
— Ай! — взвизгиваю, но тихонько, чтобы не напугать пару покупателей, забредших в лавку.
— Ах ты, драя хмырова, почему вода в котелке холодная?! — тётка дёргает меня за ухо. — Я тебе когда говорила её туда поставить?
— Я ста-а-а-вила!
— Не ври! — она шлёпает меня по лицу мокрым полотенцем.
— Айя! Подойди! — это голос матери, куда более слабый и тихий, но мы с тёткой на миг замираем, а потом она грозит мне кулаком и торопливо бежит к сестре.
Оглядываюсь: юноша всё ещё тут. Подходит к стоящему на огне котлу, касается рукой.
— Действительно, холодный.
Я пожимаю плечами, стараясь втянуть слёзы обратно в глаза — за одиннадцать лет жизни я почти научилась этому нехитрому фокусу — не доказывать же каждому встречному и поперечному, что я действительно уже хмырову кучу времени назад поставила котелок на огонь!