Смерть меня подождет

Федосеев Григорий Анисимович

Улукиткан сбросил бердану, но зверь исчез раньше, чем гот успел разрядить ружье. Повернувшись ко мне, старик какое-то время стоял онемевшим.

– - Ты понимаешь, Майка уже взрослая, -- сказал он, явно потрясенный этим открытием.

– - Почему это тебя удивило? Так должно быть.

Он промолчал.

Мы тронулись. Потухал закат. Чернотой наполнялись провалы, и оттуда непрерывно доносился стон удаляющегося сокжоя.

Остановились под первой вершиной. Я занялся устройством ночлега, а старик пошел осмотреть место. Вернулся

поздно.

– - Тут совсем близко стадо баранов живет, -- сказал он, растревоженный охотничьим нетерпением.
– - Какой мы будем охотники, если придем к своим без мяса. Ты как думаешь?

– - Я бы не хотел терять день.

– - Терять не надо. Пойдем охота до рассвета и скоро вернемся, даже если удачи не встретим.

...Было еще темно, но где-то в бездне, далеко за сонными хребтами, нарождался день. Мы на ногах, и можно бы отправляться на охоту, но Улукиткан утром и шагу не сделает от табора, не попив чая. Эвенки вообще неравнодушны к этому напитку, как и все северяне.

Старик достал из потки кружку, сумочку с сахаром, кусок черствой лепешки и, дожидаясь, когда вскипит вода в котелке, сидел у огня невеселый. Последние дни он жаловался, что слишком далеко ушел от родных мест я не хотел бы тут, на чужой земле, оставлять свою могилу.

Я, пользуясь задержкой, занялся чисткой карабина. После длительного похода надо было разобрать затвор и протереть ствол, обильно смазанный перед непогодой.

Сквозь густую синеву ночи прорезались линии Джугджура. В лощинах таяли голубые тени, и где-то на склоне вершины, под которой мы ночевали, прокудахтал куропат, первым заметивший рассвет.

Этот крик разбудил отдыхающих на стоянке оленей. Животные неохотно поднялись с нагретых лежек и в поисках ягеля разбрелись по низкорослому стланику.

Старик допил чай, сложил посуду, но не торопился уходить. Что-то тревожило его.

– - Ты почему такой скучный, сон плохой видел?
– - спросил я.

– - Нет. Разве не видишь, Майка утром не подошла -- так никогда не было, -- тихонько пожаловался он мне, и его лицо все сморщилось, как от зубной боли.

– - Стоит ли обижаться, Улукиткан. Майку ты слишком избаловал, чтобы она стала чуждаться тебя. Еще придет.

– - Не говори так, -- прервал он меня.
– - Она хочет матерью стать. Вчера вечером видел, как она...
– - но тут наше внимание привлек какой-то странный звук, долетевший до слуха со дна котловины. Похоже, что взревел медведь.

Улукиткан встал, поднялся и я. Олени перестали кормиться. Все повернули головы в сторону звука, насторожились, как перед опасностью.

Вот ближе треснул сучок, загремела россыпь, и уже совсем рядом послышался рев низкого тона. Из котловины на холмик выкатился рогатый зверь и замер весь на виду, огромный, дерзкий, взбудораженный. Он, казалось, забыл об опасности.

Мы сразу узнали вчерашнего сокжоя.

Улукиткан схватил бердану. Я никогда не видел старика таким быстрым

и решительным. Он спешил. Его руки дрожали. Патрон не лез в ствол...

А сокжой со своей дикой силой налетел на стадо. Олени рассыпались по стланику, бежали, не щадя себя, куда попало, охваченные паникой. И только Майка оставалась на месте. Ни страха, ни колебаний. Ока стояла словно завороженная красотою самца, впервые захваченная брачным инстинктом.

Я видел, как Улукиткан выскочил вперед, пригнувшись, положил ствол берданы на камень и стал целиться.

Сокжой, точно догадавшись о смертельной опасности, вдруг круто повернул назад. Бердана старика осеклась, еще и еще...

– - Стреляй, ты что, не видишь?!
– - гневно крикнул он мне.

Но у меня в руках был еще не собранный затвор.

Зверь с ходу пугнул Майку рогами, погнал вперед, и по тому, как она вдруг покорилась самцу, я догадался, что навсегда уходит от нас Майка.

Улукиткан в отчаянии бросил на землю бердану, топтал ее ногами, проклиная на чем свет стоит. Но вдруг опомнился, поднял ружье и кинулся догонять Майку.

Она и сокжой задержались на холмике, постояли темного, облитые восходом, и исчезли в глубине котловины. Старик торопливо бежал их следом, без шапки, на ходу перезаряжая бердану.

Я долго собирал напуганных оленей, затем свернул лагерь, приготовил вьюки. Пора трогаться в путь, но Улукиткана все нет. Пришлось выйти на холмик. Под ним глубокая котловина ледникового происхождения, с озерком у нижнего края. Нигде никого. Только кедровки стрекотали в зарослях стланика.

Не вернулся проводник и вечером. Я разжег большой сигнальный костер, всю ночь не спал, стрелял. Много раз доливал чайник. Все время думал о том, что если старик не убьет сокжоя -- не видать ему больше Майки.

Наступило утро, ветреное, серое, без солнца. Густая сизая дымка накрыла горы. Вершины томились в предгрозовой тишине. Ожидался дождь, а у старика не было ни топора, ни лепешки.

Я спустился в котловину. Долго шел вчерашним следом Майки, притоптанным копытами сокжоя. Ниже к ним присоединились три самки диких оленей, вероятно, тех, которых мы видели вечером в пути. Все они, не задерживаясь, спустились в глубину ущелья. На свежей тропке зверей были хорошо видны отпечатки олочей Улукиткана.

Дальше за котловиной следы затерялись на россыпях. Я кричал, несколько раз разряжал карабин, ждал -- никакого ответа. Молчали горы, тайга, камни.

Прошла еще одна беспокойная ночь ожиданий. Чего только не передумал. Потерять Улукиткана -- какой ужас! Как могло случиться, что я не пошел с ним? В его ли восемьдесят три года пускаться в погоню за сокжоем! Куда увел его зверь?

Рано утром я собрал оленей, решил немедленно двигаться к своим на пункт и оттуда организовать поиски Улукиткана. Надо было торопиться, мысль о том, что люди могут, не дождавшись нас, уйти дальше, подгоняла меня.