Смерть — мое ремесло

Мерль Робер

Старый Карл вспыхнул, глаза его гневно сверкнули.

– Послушай, парень, это тебе не армия! Саботаж! Какой там к чертовой матери, саботаж! Я исправный рабочий и никогда не саботировал!

Он остановился, не в силах выговорить ни слова, и так сжал в правой руке трубку, что пальцы его побелели.

Потом он взглянул на меня и тихо произнес:

– Это не саботаж, парень, это - солидарность.

Я ничего не ответил, и он продолжал:

– Пошевели мозгами. В армии есть командиры, приказы - и больше ничего. Но здесь

есть еще и товарищи. И если ты не будешь считаться с товарищами не быть тебе никогда рабочим.

Он еще некоторое время смотрел на меня. Затем покачал головой и сказал:

– Подумай, парень! Завтра я увижу, понял ты или нет.

Он повернулся ко мне спиной и ушел.

Я возвратился к фрау Липман. Шрадер брился в своей комнате, Он всегда брился по вечерам.

Я заметил на столе бутылку обезжиренного молока, которое выдали ему на фабрике. Из бутылки была отпита только половина.

– Возьми, - сказал Шрадер, оборачиваясь и бритвой указывая на бутылку, - это тебе.

Я взглянул на бутылку: молоко было синеватого цвета, но все же это было молоко. Я отвернулся.

– Нет, спасибо, Шрадер.

Он снова повернулся ко мне:

– Я больше не хочу.

Я вынул из кармана полсигареты и закурил.

– Это твое молоко, Шрадер. Для тебя это лекарство.

– Нет, вы послушайте этого идиота!
– воскликнул Шрадер, вздымая к небу свою бритву.
– Я же говорю тебе, что больше не хочу! Бери, дуралей.

– Нет.

Он пробурчал: "Чертова баварская башка!", потом разделся до пояса, наклонился над тазом и, фыркая, стал умываться.

Продолжая курить, я сел. Перед глазами у меня все время торчала эта бутылка молока. Я отодвинулся, чтобы не видеть ее.

– Что тебе говорил старый Карл?
– спросил Шрадер, обтирая тело полотенцем.

Я рассказал ему все. Когда я кончил, он откинул назад голову, выставив свою тяжелую нижнюю челюсть, и захохотал:

– Ах, так вот оно что!
– воскликнул он.
– В нашем цехе сегодня все ругались, что старый Карл посылает слишком много сейфов. А это не старый Карл, а ты! Это маленький Рудольф!

Он натянул рубашку и, не заправляя ее в брюки, сел.

– Теперь-то ты, конечно, будешь делать так, как тебя научил старый Карл?

– Об этом не может быть и речи.

Он посмотрел на меня, и черная линия его бровей надвинулась на глаза.

– Почему об этом не может быть и речи?

– Мне платят за то, что я выполняю эту работу, и мой долг выполнять ее хорошо.

– Да-а!
– протянул Шрадер.
– Работаешь ты хорошо, а платят тебе плохо. А ты понимаешь, что из-за тебя старого Карла выгонят?

Он побарабанил пальцами по столу.

– Ведь не может же старый Карл пойти к мастеру и сказать: "Послушайте, с парнем, который работал здесь до Рудольфа, мы пять лет обдуряли вас, и все шло как по маслу!
– Он посмотрел на меня и, так как я молчал, снова заговорил: - Да, попал в переделку

старый Карл! Если ты не поможешь - ему крышка!

– Я ничем не могу помочь.

Шрадер потер сломанный нос тыльной стороной ладони.

– Но если это случится, рабочие не очень-то будут тебя жаловать.

– Я ничем не могу помочь.

– Нет, можешь!

– Я выполняю свой долг.

– Твой долг!
– крикнул Шрадер. Он вскочил, и полы его рубашки разлетелись в разные стороны.
– Хочешь знать, к чему приведет твой долг?! Он приведет лишь к тому, что каждый день будут делать лишние пять сейфов, а у папаши Зекке, у которого и так лопаются карманы, станет еще больше денег! Ты видел сегодня утром, как папаша Зекке подъехал на своем мерседесе? Видел эту проклятую рожу откормленной свиньи? И его брюхо! Можешь быть уверен, уж он-то не спит на жесткой кровати. И молоко, которое он наливает по утрам в кофе, не обезжиренное, тоже можешь не сомневаться! Твой идиотский долг - я тебе скажу, к чему он приведет, Рудольф! Старый Карл будет выброшен на улицу, а папаше Зекке это принесет еще много марок!

– Меня это все не интересует. Для меня вопрос ясен. Мне дали работу, и я должен выполнять ее хорошо, основательно.

Шрадер прошелся по комнате, снова подошел к столу, вид у него был растерянный.

– У старого Карла пятеро детей.

Наступило молчание, потом, не глядя на него, я сухо и быстро произнес:

– Это ничего не меняет.

– Черт бы тебя побрал!
– крикнул Шрадер, стукнув кулаком по столу.
– Ты мне просто противен!

Я поднялся, спрятал трясущиеся руки в карманы и сказал:

– Если я тебе противен, могу уйти.

Шрадер взглянул на меня и сразу остыл.

– Честное слово, Рудольф, - заговорил он уже обычным голосом, - иногда я спрашиваю себя: не сумасшедший ли ты?

Он заправил рубашку в брюки, подошел к шкафу, вынул хлеб, сало, пиво и поставил все на стол.

– Ну, к столу, - сказал он с наигранной веселостью.

Я сел. Он намазал хлеб салом и передал мне, затем намазал кусок для себя и начал жевать. Кончив есть, он налил себе стакан пива, закурил полсигареты, закрыл нож и сунул его в карман. Он выглядел грустным и усталым.

– Вот видишь, - сказал он, немного помолчав.
– Такова жизнь в гражданке! Сидишь по уши в дерьме, и нет никого, кто дал бы тебе ясный приказ! Никого, кто подсказал бы тебе, что делать! Все нужно решать самому.

Я подумал и решил, что он прав.

На следующий день, когда, придя на завод, я проходил мимо старого Карла, он улыбнулся мне и приветливо спросил: "Ну как, парень?" Я поздоровался с ним и направился к своему верстаку. Я чувствовал слабость в коленях, пот стекал у меня по спине между лопатками. Я положил четыре дверцы одна на другую, заработали машины, режущие железные листы, цех загудел, задрожал. Я взял свой калибр, молоток и принялся за дело.