Смерть моего врага
Шрифт:
Он вдруг замолчал, так что возникла пауза. Все с любопытством воззрились на него, ожидая продолжения.
— Рассказывай! — сказал наконец Угрюмый. — Что было дальше?
— Ничего! — сказал Младший и попытался принять независимый вид. Он явно чувствовал, что одержал маленькую победу.
Атлет, добродушно улыбаясь, развалился на своем стуле. Казалось, эти наскоки и оборона Младшего доставляли ему особое удовольствие. Он обменялся с ним коротким взглядом, словно говоря: «Ты хорошо держался, но будь начеку!»
Однако другие
— Значит, у тебя было секретное задание! — сказал Угрюмый. — Не знал, что тебя уже на третьем дежурстве избрали для секретного задания.
— Лучше я не буду ничего рассказывать, — сказал Младший. — Я и так рассказал слишком много.
Но было видно, что он горел желанием продолжить свой отчет.
— Нечего тут секреты разводить, — рявкнул Брат. — Лучше бы сразу закрыл рот. Ну, рассказывай!
— Если ему приказано молчать, пусть молчит, — сказал Угрюмый. — Служба этого требует.
— Говорю же, это не по службе, — продолжал Младший. — Я вполне добровольно выполнил то, что сам посчитал своей обязанностью.
— Но как будто бы секретно, — сказал Брат. — Не думаю, что тебе уже поручают такие вещи.
Младший медлил с ответом и глядел на Атлета, ища поддержки.
— Считаю, ты можешь спокойно все рассказать, — добродушно сказал Атлет, бросив проницательный взгляд на меня.
И тут я понял, что отказ Младшего поведать о своем подвиге связан с моим присутствием, а не с приказом соблюдать секретность. Похоже, он слишком поздно подумал обо мне и уже зашел слишком далеко, чтобы незаметно дать задний ход. Внезапно я, хоть и держался в стороне, оказался в центре круга, от которого зависело, расскажет ли он свою историю. Я ожидал, что ко мне пристанут с вопросами, и представлял себе, что тогда я раскрою карты, встану и уйду. Я чувствовал, что у меня хватит на это духу.
Но в то же время меня удерживало любопытство и желание одурачить компанию. Я поведу себя решительно и мужественно: встану и уйду, чего они никак не ожидают. Вот и пусть чувствуют себя в полной безопасности среди своих. Должен признаться, что я имел бы право претендовать на проявление характера, если бы удрал. Один раз я так и поступил, тогда, с моим другом. Но это не избавило меня от сожалений и укоров самому себе. И наконец, меня соблазняла игра, та же самая, что соблазняла меня в проявочной и в случае с почтовыми марками, любопытство и этакое жульническое желание почувствовать себя самим собой, переходя на другую сторону. Сослужить кому-то службу, предавая его золотому тельцу — это ли не роскошь самоутверждения?
Я решил продержаться до последнего, любой ценой, даже ценой самоотречения, что, признаюсь, мне было не очень трудно. Я смотрел на девушку. Она сидела на тахте, подложив подушку за голову и прислонясь к стене. Заметив мой взгляд, она встретила его спокойно и дружелюбно. Если бы она знала, думал я, ответила бы она на мой взгляд с таким же дружелюбием? Но я не успел сказать того, чего от меня ждали.
— Можешь говорить спокойно, здесь все свои, не так ли?
При этом он посмотрел на девушку, которая медленно и одобрительно кивнула, и на Брата, который неподвижно сидел на своем месте, не подавая никаких знаков.
— Я люблю слушать интересные истории, — сказал я, чтобы снять напряжение. — Надеюсь, что ваша история достаточно интересна. По-моему, вы совершили убийство.
Все рассмеялись, даже Брат странно скривил рот, потом встал и снова налил виски Атлету и Угрюмому.
— И мне, — сказал Младший.
Я поблагодарил и отказался.
— Нет, не убийство, — сказал Младший. — Но то, что было со мной, имеет отношение к смерти, могилам и надгробиям. И к стене, куда вмурованы осколки стекла, чтобы никто через нее не перелез.
Лицо Угрюмого вдруг перекосилось, жестокость, подлость, скрытые под суровостью черт, выступили резче. Он круто развернулся на своем месте и, обращаясь к Атлету, сказал торопливо и раздраженно:
— Я об этом не знал. Пусть расскажет? Как ты считаешь?
— Конечно, пусть расскажет, — был ответ. — Я согласен.
Угрюмый помедлил, еще раз повернулся и сказал Младшему:
— Уж не собираешься ли ты рассказать, что ты?..
— Вот именно, — перебил его Младший. — Именно что собираюсь рассказать. Гробы и надгробия не лежат в универмаге или на танцплощадке. Это было настоящее кладбище.
— Черт возьми, — сказал Угрюмый.
— Если не веришь, спроси его, — сказал Младший, указывая на Атлета.
— Ты там был?
— Нет, не был, но я знал об этом деле.
Он добродушно рассмеялся.
— Он меня туда привел, — сказал Младший. — Один из участников не пришел, испугался, сестра у него неожиданно заимела ребенка, он должен был помочь ей пережить позор. Во всяком случае, меня взяли, — добавил он с ребяческим зазнайством.
— Может, лучше не рассказывать сейчас эту историю? — решительно сказал Угрюмый.
— Не рассказывать? Слушай, сначала ты меня заводишь, а как дошло до дела, то вдруг тормозишь.
Его тщеславие было уязвлено, он твердо намеревался рассказать.
— И все-таки я считаю, лучше ты расскажешь ее в другой раз, — стоял на своем Угрюмый.
— Дайте ему рассказать, — сказал я, не раздумывая.
Во мне поднимался безумный страх, и я должен был говорить, произносить слова, чтобы преодолеть его.
— Почему ты не даешь ему сказать? С чего бы вдруг? — спросил Брат.
— Потому что думаю, что эта история — только для мужчин, — сказал Угрюмый.
— Ах так, — сказал Атлет. — Только, значит, для мужчин. Прекрасно, мне-то что. Понимаю, некоторые анекдоты нельзя рассказывать в женском обществе. Но разве женщины не умирают, не стареют, не дурнеют, их не кладут в гроб и не хоронят? — обратился он к Брату. — Так может он рассказать или нет?