Смерть на берегу Дуная
Шрифт:
– Спасибо, Вильма. Можно спрашивать?
– Спрашивайте.
– Кто такая Эдит?
– Какая Эдит?
– Ваш отец был знаком с женщиной или девушкой по имени Эдит. Вы знаете ее?
– У нас в классе две Эдит - Эдит Везер и Эдит Ковач. Отец знал обеих. Эдит Ковач он зная, пожалуй, лучше, потому что она чаще бывала у нас.
– И…
– Простите, что я вас перебиваю. Он знал еще Эдит Чаус.
– Кто это - Эдит Чаус?
– Чаусы долго жили на нашем этаже - Эдит и ее дядя. Потом дядя умер, а Эдит продала квартиру
– Был ли отец с кем-нибудь из этих трех Эдит в близких отношениях?
– Не знаю. Точно не могу сказать. Возможно, с Эдит Ковач. Однажды прошлым летом мы с отцом ходили в бассейн «Сечени» и там встретились с девочками и мальчиками из нашей школы. Ковач тоже была с ними. Потом я узнала, что она два или три раза приходила к нам, когда меня не было дома.
– А ваша мать? Она была дома?
– Мамы никогда не бывает дома после обеда. Только по субботам и воскресеньям. Да и в эти дни она не сидит дома - ходит на скачки. А в обычные дни она всегда на заводе до восьми часов.
– Ваша мать работает поваром?
– Да. В заводской столовой. Мы тоже питаемся из этой столовой - мама всегда приносит еду домой.
– Ваши родители, Вильма, жили плохо? Я имею в виду - между собой?
– Что вы! Плохо - не то слово. Отец терпел только из-за меня. А я давно ему говорила: из-за меня терпеть не надо.
– Значит, если я вас правильно понял, у вашего отца были какие-то связи с женщинами.
– Конечно. Только об этом не принято говорить. Отец был очень хороший человек. И молодой. Ему было сорок пять лет. Я говорю про это только вам. Я не хочу, чтобы о таких вещах знали все.
– На допросе вы не говорили об этом?
– Меня об этом не спрашивали. Маму спрашивали.
– Послушайте, Вильма, вы умная, взрослая девушка. Давайте говорить откровенно.
– А я и говорю откровенно.
– Вот и хорошо. Допускаете ли вы, что между вашим отцом и Эдит Ковач были близкие отношения?
– Отец никогда не признавался в этом. Но это не исключается.
– А девушка? Не говорила она что-либо такое, что могло бы подтвердить ваше предположение?
– Один раз говорила. Дня через два после того, как мы были в бассейне, она подошла ко мне в коридоре.и сказала: «Классный у тебя папаша, Вильма».
– Как вы узнали, что она приходила к вам, когда вас не было, дома?
– Отец сказал мне как-то: «Была Ковач, тебя искала».
– И вы не спросили, зачем она приходила?
– Нет. Она бы сама сказала, если бы хотела.
– Но она не сказала?
– Нет.
«Хитрит. А может, и не хитрит. Только каждое слово приходится вытягивать из нее клещами. Почему? Стыдится? Стыдно рассказывать о любовных делах отца? Или что-то мешает? Возможно, и так.
– Это не исключено. Что-то здесь не вяжется. Что же?»
– А вы, Вильма? Вы дружили с мальчиками? Ведь вы красивая!
– Нет, не дружила. И, пожалуйста, не говорите мне комплименты.
– Ни с кем? И никогда?
– Нет.
– Не понимаю. Почему?
– Очень просто. С одним мне хотелось дружить, но из этого ничего не вышло.
– Обманул?
– Допустим.
– Одноклассник?
– Что вы!
– Вам не хочется о нем говорить?
– Пожалуй… Не очень. И все же я говорю. Хотя это вряд ли относится к делу.
– Я спрашиваю только потому, что хочу лучше вас узнать.
– И завербовать? Келемен громко рассмеялся.
– Мне и в голову это не приходило. Знаете, все дело в том, что такая уж у меня профессия. Приходится разговаривать со многими людьми, и хорошо, если удастся
разгадать, что представляет собой человек, с которым беседуешь.
– Ну, хорошо. Раз уж мы договорились, я буду откровенна.
Она взглянула на Келемена, ожидая, что он будет спрашивать. Но Келемен не спрашивал. Наступила неловкая пауаа. Вильма опустила голову, потом подняла.
– Ну, ладно. Скажу. Он художник. Еще не прославившийся. Тридцати четырех лет. Имя не .имеет значения, впрочем, зовут его Альфредом Шоммером. С ним бы я дружила. Но он не захотел. Сказал, что не может связывать себя ни с кем. Единственная его любовь - искусство. Пять дней мы встречались, на шестой он прогнал меня. Словом, не прогнал, а оказал только, что все кончено.
– Что-то долго варился у тебя кофе, Манци,- обратился Келемен к жене, которая входила в иомнату с подносом в руках.- Опять сломалась кофеварка?
Почти за два десятка лет совместной жизни с Белой у Манци выработалось особое чутье, которое безошибочно подсказывало ей, когда лучше подать кофе, вмешавшись в беседу мужа с посетителями.
– Должно быть, очень мелкий помол. Зато наверняка получился вкусным и крепким.
Она приветливо улыбается Вильме и спрашивает!
– Вам с сахаром?
– Нет, спасибо.
Келемен кладет в чашку пять кофейных ложечек сахара и сосредоточенно размешивает его.
– Спасибо, Манци.
– На здоровье.
И она тут же удаляется. Манци знает к тому же, когда надо уйти. После кофе разговор о сердечных делах Вильмы можно было не возобновлять.
– Скажите, Вильма, как удалось отцу накопить сорок две тысячи форинтов? Впрочем, это не так уж и важно.
– Он не копил. Он выиграл их. Три года назад он выиграл в лото, но нам ничего не говорил, пока не ушел из дому. Угадал четыре цифры.
– Кто еще об этом знал? Кроме вас?
– Никто. Вернее, я не знаю. Мы сами ничего не знали до тех пор, пока он не ушел. На другой день он встретил меня у школы и тогда сказал об этом. Еще он написал об этом в письме, которое я передала маме. Он записал, что с этими деньгами он начнет новую жизнь. Подаст на развод, но обещает по-прежнему помогать семье, та заботиться обо мне, только просит маму не чинить ему препятствий.