Смерть на холме Монте-Марио

Абдуллаев Чингиз Акифович

— Потому что я люблю Рим и иногда хожу в соборы, — спокойно продолжал Дронго, — например, сегодня днем, хотя нет уже вчера, я был в соборе Сан Джованно ин Латерано…

— Хватит, — простонала Елена.

— Чего вы от нас хотите? — зло спросил Жураев.

— Ничего. Хотел с вами переговорить. Может, выйдем на балкон?

В отеле были просторные балконы, обвитые плющом. На каждом из них в специальных деревянных ящиках росли роскошные цветы. Жураев с Дронго вышли на балкон. Торчинский недовольно взглянул

на них.

— Вы должны разговаривать именно здесь? — спросил певец.

— Да, — невежливо ответил Дронго, — и будет неплохо, если вы вернетесь в комнату. Нам нужно поговорить.

Торчинский удивленно взглянул на него, но ни о чем не стал спрашивать. Он поднялся и вышел с балкона.

— Что вы плели насчет собора? — грубо спросил Жураев.

— Не так нагло, — посоветовал Дронго. — Я слышал, как вы обменивались комплиментами в адрес семьи Лабунских. Вы, кажется, не хотели, чтобы договор был подписан.

— Не так громко, — оглянулся Жураев. — Что вы делали в соборе? Следили за нами?

— Нет. Я оказался там случайно. И видел, как вы нервничаете. Ведь ваша жена даже не хотела сюда идти.

— Это непорядочно. Шантажировать нас подслушанным разговором…

— Вы не поняли, — сказал Дронго, — никто не собирается вас шантажировать. Мне нужно всего лишь разобраться в ситуации. Понять, что именно произошло. Поэтому я и позвал вас сюда. Иначе я задал бы свои вопросы при всех.

— Что вы хотите?

— Понять, почему не стоило подписывать этот договор.

— Я работаю на одну финансовую группу, а Марк Лабунский возглавляет другую. Наши интересы не всегда пересекаются.

— И он, зная это, пригласил вас к себе на ужин?

— Он думает, что в нашей группе его друзья, — вздохнул Жураев, — но это не совсем так. Когда речь идет об очень больших деньгах, все быстро забывают и про дружбу, и про порядочность. Как будто вы не знаете.

— Ясно, — нахмурился Дронго. — Чем больше сталкиваюсь с новыми капиталистами, тем больше вас ненавижу. Наверно, Лабунский мог подозревать нечто подобное.

— Не думаю, — торопливо сказал Жураев, оглядываясь на дверь, — скорее, не знаю. Но у него хорошие отношения с президентом нашего банка и с председателем совета директоров.

— Во время ужина вы вместе со своей супругой вышли из ресторана. Куда вы пошли?

— Ей нужно было в туалет, и я ее проводил.

— И потом никуда не отлучались?

— Нет. Хотя, да. Поднялся в холл и узнал, не было ли на мое имя факса. Потом спустился вниз и подождал жену.

— Ждали указаний из своего банка, — понял Дронго. — Вы, очевидно, уже успели им сообщить о готовящемся подписании.

— Я не стану отвечать на ваши оскорбления, — ответил Жураев.

В этот момент на балкон вышел Станислав Обозов. Взглянув на явно взволнованного Жураева и мрачного

Дронго, он спросил:

— У вас проблемы?

— Нет, — ответил Дронго, — уже никаких проблем.

Они вернулись в гостиную. Торчинский взглянул на них, но ничего не сказал. Из соседней комнаты вышел Марк Лабунский.

— Очень хочется курить, — признался он, — и мне, кажется, нужно выпить.

— Нам всем нужно выпить, — поддержал его Леонид Соренко, — я закажу в ресторане бутылку виски. Эти маленькие бутылочки в мини-баре вмещают аптекарскую порцию.

— У нас в президентских апартаментах есть большие бутылки, — напомнил Марк, — может, нам разрешат вернуться в наш номер и взять мои сигары и две бутылки виски. Обозов, узнай у полицейских, можно ли забрать виски и сигары.

— Сейчас узнаю.

Обозов вышел из номера. Спустя некоторое время он вернулся с коробкой сигар и двумя бутылками виски, одна из которых была открыта. Он поставил бутылки на стол, положил коробку с сигарами. Торчинский недовольно покосился на сигары, но ничего не сказал.

Лабунский взял сигару, закурил и отошел в угол комнаты. Все смотрели на него, словно ожидая, что он сейчас может скажет.

— Вот такие дела, — наконец негромко произнес Марк, и все невольно посмотрели на него.

— Леонид, — сказал, словно вспоминая, Лабунский, — тебя ведь долго не было, а когда ты вернулся, придумал сказку про падение в туалете. Где ты был все это время?

— Я упал. Честное слово, я упал, — пробормотал Соренко, нервно оглядываясь по сторонам. — Я действительно упал.

— Ладно, — прервал его излияния Лабунский, — мне интересно другое. Кто мог подняться в наш номер и украсть Катины драгоценности? Ты не знаешь, Клавдия, кто это мог быть?

— Вы что меня подозреваете? — испугалась Клавдия. — Меня, ее сестру? Да я бы себе руки отрезала, чем такое сделала.

— Я не говорю, что это ты. Я спрашиваю — кто это мог сделать?

— Не знаю. Откуда мне знать. Катя никогда не говорила мне о своих проблемах.

— Но кто-то ее убил! — закричал Лабунский, бросая сигару в угол. Она упала, и от нее во все стороны полетели искры. Обозов подошел, поднял сигару и, сломав ее, потушил в пепельнице.

— В номер мог попасть только человек, имеющий две карточки, — напомнил Соренко, — от кабины лифта и от вашего номера.

— От номера необязательно, — тихо сказал Лабунский, — может, это был знакомый и она сама открыла ему дверь. Или он сказал, что является сотрудником гостиничной службы. Все могло быть: она не знала, что такое осторожность. Была безрассудной.

— Почему тогда он не убил ее сразу, а прошел с ней в спальню? — спросил Торчинский.

— Не знаю, — зло ответил Лабунский, — я сам ничего понять не могу. Обозов, где мои карточки?