Смерть на перекрестке
Шрифт:
Хачиро попытался было поныть, но старший брат наказания отменить и не подумал. Не хотелось слушаться, а придется — ведь в иерархии семейной — сложной, многоступенчатой — младший ребенок, хоть и мальчик, стоял ниже всех. Ему и вовсе-то приказ старшего из братьев обсуждать не полагалось, а он, пользуясь положением всеобщего любимца, еще к отцу ябедничать побежал.
Батюшка Хачиро суровый вообще-то был человек, молчаливый, но детей своих любил до исступления. Сейчас юный разбойник уже понимал: родитель его точь-в-точь напоминал тех отцов, о которых в крестьянских сказках земли Ямато рассказывают.
Прижавшись к его коленям, мальчишка захныкал:
— Батюшка,
Отец Хачиро поднес ко рту миску. Степенно, неторопливо допил последние глотки густого супа. А после, ставя миску на столик, сказал спокойно:
— Коли ссоришься с девочками да обижаешь их, так женская работа для тебя в самый раз будет.
Сначала вся семья прямо замерла, ожидая, какое решение примет ее глава. А когда он приговор старшего сына подтвердил, сестренки захихикали еще звонче и оскорбительнее. Сам Хачиро решительно не мог понять — что такого смешного отец его сказал? Однако надерзить или не подчиниться и думать было нечего. Конфуцианский закон гласил: отец — властитель детей своих. Его приказу следует повиноваться безоговорочно.
Взял Хачиро корзинку и смешной кривой ножик, которым побеги бамбуковые срезают, и поплелся прочь из дома. Заросли бамбуковые от селения его родного далеко были, добрый час до них идти. Однако до рощи мальчишка так и не дошел — минут через десять услышал за спиной странный звук. Там, вдалеке, кто-то, похоже, стрелял из ружей.
Хачиро остановился, растерянно прикидывая — что бы это значило? А потом как-то враз дошло, ожгло! Он круто повернулся и помчался домой, в деревню.
Добежал до вершины ближнего холма — и замер там, неотрывно глядя на чудовищную картину внизу. На деревню его воины напали. Люди в доспехах врывались в беззащитные крестьянские домишки. Хохотали. Орали. Швыряли пылающие факелы в соломенные кровли, и те тотчас превращались в пылающие костры.
Пожар! Этого Хачиро страшился больше всего на свете. Он, хоть и совсем недолго прожил, успел уж повидать несколько землетрясений — падала с полок, разбивалась вдребезги посуда, вылетали из пазов скользящие бумажные двери в деревянных рамах… И голод успел пережить, и несколько недородов, хотя старики деревенские смеялись над причитаниями своих детей и внуков: дескать, тоже, неурожай, вы настоящей беды еще и не нюхали, а вот тридцать лет назад! И войну Хачиро тоже видел — правда, даже под страхом мучительной казни не смог бы сказать, что это за война такая и на какой стороне светлейший князь их провинции сражается. Но огонь, жадный, ненасытный, в мгновение ока обращающий дома в дым и пепел, — да, огня Хачиро боялся всерьез, до визга, до обморока. И только теперь начинал понимать: пожар — всего лишь дело рук человеческих, да, право, и не самое страшное из того, на что люди способны.
Хачиро бы вниз побежать — а он точно окаменел. Шевельнуться не мог, крикнуть был не в силах — только смотрел. Напавшие на деревню воины размахивали флажками и знаменами со странным рисунком — бриллиантом, окруженным шестью склоненными стеблями бамбуковыми. Никогда раньше не видел Хачиро подобного герба. Белый на черном фоне, он выглядел мерзко и пугающе — точь-в-точь злобное ядовитое насекомое. А поодаль, у околицы, стояла небольшая группка всадников, прямо из седел наблюдавших за уничтожением деревни. Человек в центре группы — высокий, худощавый — выделялся среди прочих роскошным чернокрылым шлемом. В руках он держал боевой веер черного металла — из тех, при помощи которых военачальники на поле битвы людям своим указывают, в каком направлении двигаться. Такие веера большими делались,
Худощавый самурай привстал в стременах. Решительно указал воинам веером в сторону еще не разграбленных домов в дальнем конце селения. И Хачиро с ужасом понял: сейчас солдаты доберутся до его дома.
В каком-то странном оцепенении наблюдал мальчишка, как люди человека в чернокрылом шлеме вламываются в дома его односельчан. Кое-кто из крестьян, видно, пытался запереться, да какое там! Ненадежные, легкие двери пришельцы запросто выбивали коленом или ударом кулака. Хачиро — оборвалось сердце — увидел: шестеро солдат высадили дверь его собственного дома и вбежали внутрь. Мучительно долго тянулись минуты — никто не выходил наружу. Хачиро кусал костяшки пальцев. Что ж они там так долго делают?! Увы. На этот вопрос он ответ получил, и довольно скоро.
В дверном проеме мальчик увидел фигуру матери, прижимавшей руки к животу и двигавшейся как-то нелепо, задом наперед. За ней показалось древко копья, следом — державший это копье воин. Поначалу Хачиро решил: солдат просто выгоняет копьем матушку из дома. Но через несколько шагов она упала наземь. Взметнулась пыль. И тогда он понял: вражеский солдат всадил в живот его матери острие копья, и она, пятясь, из последних сил пыталась обеими руками вырвать из раны смертоносную сталь.
— Мамочка-а!!! — закричал, срывая голос, Хачиро.
Но мать его, окровавленная, умирающая, уже лежала в теплой дворовой пыли, у самого родного порога. А вражеский воин, всем телом навалившись на копье, старался поглубже вонзить острие в тело еще шевелящейся и стонущей жертвы. Почти сразу же Хачиро услышал — в доме истошно, отчаянно закричали его сестры…
Мальчик дернулся, словно его ударили. Враз вернулись силы, взялась откуда-то совсем недетская отвага. Хачиро отшвырнул корзинку, которую все это время машинально прижимал к груди. Покрепче перехватил рукоять ножа для резки бамбука. И стремительно бросился вниз по склону. К дому! К телу убитой матери! К сестренкам, чья судьба — хуже смерти!
Однако он не успел пробежать и нескольких шагов. Споткнулся о толстый древесный корень, потерял равновесие и кубарем покатился вниз. Успел еще почувствовать острую боль, когда лезвие ножа вонзилось в бок. А потом ударился головой о камень и провалился в беспамятство.
Не скоро вернулось к Хачиро сознание. Поначалу, очнувшись, он решил, что, верно, уж умер и попал в ад. Один глаз просто невозможно было открыть, так плотно затянула его корка засохшей крови, лившейся из раны на разбитой голове. Но другой глаз видел. Только что он видел? Кругом — лишь тьма да рыжее пламя. В ноздри мальчика ударил едкий запах дыма. Он кое-как разлепил запекшиеся губы и тотчас же наглотался летающего в воздухе горького пепла. Закашлялся и чуть снова не потерял сознание, такой мучительной болью отозвался кашель в рассеченной голове и раненом боку. Хачиро протянул руку. Потрогал рану. Ладонь сразу же окрасилась липкой темной кровью.
Будь у него с собой обычный нож, а не маленький и кривой, которым только такэмоно и резать, он, пожалуй, давно бы уж в лучшем из миров оказался. А ножику хозяйственному, хоть и оставившему глубокий болезненный порез, попросту длины не хватило, чтоб задеть какой-нибудь жизненно важный орган. Впрочем, сам Хачиро вовсе не был уверен, что жив остался, — тьма, пламя, едкий дым, боль, кровь и звон в ушах говорили скорее об обратном. Он попытался было сесть, оглядеться, понять, где находится, но накатила страшная слабость, и мальчик беспомощно откинулся на спину. Вскоре он снова лишился чувств.