Смерть на выбор

Баконина Марианна Станиславовна

— Ты когда-нибудь станешь рациональной? — Критика — могучее оружие современной журналистики, и обозреватель широко им пользовался — в общественной и в частной жизни. — Смотри, сначала все убираешь в холодильник, потом в шкафы. Получается гораздо быстрее и удобнее. Просто надо немного подумать.

— О чем? — немного растерялась девушка. Не так часто ей всерьез советовали думать о макаронах.

— Будешь ли кормить усталого мужчину?

— Да, я собиралась.

— Уже приятно, только почему ничего не

готово? — Максим время от времени любил порассуждать о «Домострое». — Все-таки правильно говорят: жену следует учить регулярно, по субботам, не калеча, а любя, тогда в дому порядок и покой будут.

— А ты по субботам занят, так что не на кого пенять, кроме самого себя. К тому же до сих пор не установлено, действовали ли когда-либо уложения «Домостроя», или это был сборник благих пожеланий, вроде «Города солнца» Кампанеллы. Не думаю, что кто-либо «учил вожжами» Марфу Посадницу.

— А при чем тут посадница? — машинально переспросил Максим и тут же пожалел об этом. Он миллион раз зарекался — не ввязываться в академические споры с женой. В его случае это плохо сказывалось на его же самооценке. Тщательно взращиваемое «мачо» вдруг начинало чахнуть.

— Если бы ты внимательно познакомился с цитатами из «Домостроя», преподнесенными к свадьбе коллегами, то выяснил бы, что сей сборник был составлен в Новгороде веке примерно в шестнадцатом… Так что Марфа Посадница…

— Верю. Верю, что знаешь, зато не верю в то, что получу хоть какую-нибудь еду в оптимально-минимальном будущем. Тогда зачем, спрашивается, я женился?

— Не на поварихе!

— А я и не требую разносолов. Твой рекламный агент, многоуважаемый Аскер, утверждал, что счастлив будет джигит, бахадур если быть точным, который свяжет свою судьбу с такой розой.

— И давно ты веришь рекламе? Я тут в одной газете, кстати весьма уважаемой, прочла о некоей панацее, не то Бикорона, не то Унилекарь. Помогает от всех болезней. В общем, самая настоящая панацея — несчастные алхимики умерли бы от черной злобы и зависти.

Нина поставила перед оголодавшим супругом тарелку со спагетти — в семейных спорах рождается если не истина, то ужин.

— Все же зря говорят, что не следует жениться на умных бабах. С дурой я бы уже сцепился, до рукопашной дело бы дошло. Фу, гадость. А с тобой — мирно побеседовали, интеллигентно, панацея, алхимия, опять же экскурс в отечественную историю. — «Ю» у журналиста получилось несколько длиннее, чем предусмотрено русской фонетикой, — он всасывал длинные макаронины. — А соус какой? Болоньезе?

Нина кивнула. Она тоже ковыряла вилкой в тарелке. Равнодушному к еде человеку трудно вникать в тонкости. Впрочем, она подозревала, что гурманство Максима тоже вполне искусственное. Принесенное первым, относительным финансовым благополучием — гонорарами за книжку о поисках клада, потихоньку превращенную в рассказ

о поднимающем голову среднеазиатском фундаментализме. Ею заинтересовались в Европе и даже в Америке. Деньги заставляют менять привычки, не слишком, а слегка. Французское вино вместо грузинского. Устрицы, с которыми мало кто умеет справляться. Мясо исключительно с рынка. В этом смысле Максима можно было с полным правом назвать «новым русским журналистом».

С изрядной порцией спагетти журналист справился на удивление скоро, при этом радостно запивал пищу томатным соком. А потом потребовал чаю. Как просто русский. Такое сочетание повергло бы в благоговейный трепет любого ценителя гастрономических тонкостей.

— Спасибо, старушка. — Где Максим привык так обращаться к женщинам, Нина не знала. Называть ее старушкой он принялся сразу после свадьбы. Никакие возражения не принимались.

— И погоди мыть посуду. Есть одно дело. Твой совет не повредил бы.

Он тут же принес на кухню большой пергаментный конверт. Небрежно бросил его на стол, предварительно отодвинув тарелки и чашки к краю.

— Вот, посмотри.

Нина поправила очки и осторожно открыла пакет — благоговейное отношение к любым бумагам присуще каждой библиотечной крысе. Фотографии, довольно плохие — их делал явно не сидящий напротив мастер авторского фоторепортажа: после того как комплект фотокамер и вспышек был уничтожен злыднями на дороге Самарканд — Бухара, Максим обзавелся еще более классной аппаратурой, на которую с удивлением и завистью пялились даже зарубежные фотокорреспонденты — зачем таскать на обыкновенные протокольные съемки студийные камеры?

— Что это?

— Это я у тебя хотел спросить… Смотри, вот другой ракурс. — Саша Фомин отдал ему все отпечатки. В свою очередь милиционер Горюнов, автор этих кадров, постарался запечатлеть странный кинжал с разных сторон.

— Не знаю. — Нина осторожно перебирала снимки. — Это, конечно, Восток, точно не Турция, очень похоже на… нет, не знаю. Тюрки такими не пользовались. А откуда это у тебя? И почему ты интересуешься столь странным предметом?

— Сам толком не знаю, — честно признался журналист. — Какое-то верхнее чутье, я сегодня встречался с начальником пресс-центра ГУВД, ты его должна помнить, Сашка Фомин, вот он и рассказал очень занятную историйку.

Слово «историйка» Максим выучил недавно и очень его любил. Он красочно изложил довольно сухой, по-милицейски скроенный рассказ Фомина. Помолчал. И не дождался ответа.

— Так что это, по-твоему, может быть?

— Все, что угодно. — Пока супруг витийствовал, Нина перемыла тарелки. — Надо выяснить, что это такое. И все.

— И когда ты сможешь? — Когда речь шла о деле, Максим предпочитал действовать напористо.

— Что? — недоуменно подняла брови Нина.