СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ
Шрифт:
— Пожалуй, здесь и припаркуем.
— Не вздумай, — предостерег Костя. —Тут ресторан. Все разъедутся, а наша машина...
— Ясно, бельмом в глазу торчать будет.
Проезжая улицей, заметил, что во многих двориках к стенам жмутся автомашины. Выбрал подходящее место, загнал «виллис» в узкий закоулок между домами, уперся в тупичок и заглушил мотор.
Под ногами слякоть, сверху снежной крупкой сыплет, мрачные, слабо освещенные улицы, разноязычная толпа... Идут они и не знают, куда путь держат, а спросить боязно, как бы Гарри утром
Квартал за кварталом остаются позади, чувствуется приближение городского центра. В магазинах ночные огни отражаются в огромных зеркальных окнах, роскошными ресторанами сменились небольшие кафе и харчевни, густеет толпа, чаще встречаются английские и американские офицеры.
— У меня горло пересохло, — сказал Сергей, — куда-нибудь заскочим, кофе потринькаем.
— Подожди, — отозвался Костя, — не в ресторан же заходить?
— А мне понравилось. И жратва мировая, и музыка играет.
— Попал чалдон в Европу! — не выдержав, рассмеялся Лисовский. — Услышат в ресторане мой дойч, в полицию отправят, да изобьют предварительно.
Зашли в полупустой зальчик «брассери» — кафе-пивной. В темных панелях его стены, по углам, как лавки в сибирских избах, невысокие диванчики. Пожилая женщина в белоснежном чепчике и накинутой на плечи шали в крупных розах примостилась у старинного буфета с кофейной мельницей и вязала чулок. Хозяйка подслеповато оглядела вошедших, аккуратно сложила вязание и отчужденно подошла к парням. Костя лаконично сказал:
— Кофе!
Она по-немецки уточнила:
— Черный или со сливками?
— Фрау немка?
— О-о, — она украдкой невольно повела взглядом по сидевшим у приемника мужчинам. — Господа — немцы, из фатерлянда?
— Да, превратности войны, — отсекая лишние вопросы, ответил Костя. — Мы будем благодарны за ужин со шнапсом.
— Сейчас все дорого! На черном рынке...
— Мы заплатим.
Сняли шляпы, примостились на низеньком диванчике за угловым столиком. За широким окном толпой шумела улица. Изредка приоткрывалась дверь брассери, заглядывали солдаты и разочарованно исчезали.
— О чем ты с ней толковал?
— Ужином попросил накормить.
— А гроши?
— В удостоверении Гарри лежит зеленая бумажка.
Сергей удивленно посмотрел на друга, достал документы Сторна и раскрыл. Костя заглянул и удовлетворенно заметил:
— Десять долларов, нам хватит.
— А ты добрым воякой становишься, — ухмыльнулся Груздев.— Трофеями не брезгуешь, за воровство не считаешь.
— А что, с голоду и жажды подыхать? — пожал плечами Лисовский и прижал руки к груди. — Побыл на сыром воздухе, промочил ноги, и опять дышать трудно. Как надоело чувствовать себя больным!
— Согреешься горячим, отойдет.
Хозяйка принесла по кружке пива, сосиски с отварной картошкой и по рюмочке шнапса. Сергей залпом выпил пиво, блаженно отдуваясь, принялся за еду. Костя начал со шнапса. Спадало нервное напряжение, а с ним и силы убывали. Пиво отдал другу, а себе попросил
Подошла хозяйка, Лисовский подал ей зеленую кредитку.
— Не знаю, наберется ли у меня сдачи, — растерянно призналась она. — Доллары высоко котируются на черном рынке.
Костя спросил у вернувшейся со сдачей хозяйки:
— Как нам попасть на трамвай до Ботанического сада?
— Из двери налево, дойдете до угла и направо, — проводила немка друзей до двери и назвала номер маршрута.
Они шагали темной улицей. Дошли до угла и повернули направо. Добрались до остановки. Людей по пальцам пересчитаешь, они стоят и терпеливо ждут. Снег на тротуарах нетронутый, редкие человеческие следы бледными тенями на нем выделяются. Ни голоса, ни собачьего лая. Из-за поворота выполз скрипучий трамвай. Распахнулись двери, пассажиры неторопливо поднялись в вагон. Пышная толстуха сидела у небольшой кассовой машинки. Костя протянул бумажку, полученную на сдачу от немки, кассирша подала ему билеты и металлическую мелочь. Через узенькую дверцу они прошли в салон, сели у окна и впялились в подсвеченную снегом сумеречную ночь. Трамвай ревматически заскрежетал больными суставами и с протяжным вздохом тронулся с места.
Костя еле умещался на краю короткой скамейки, вплотную придвинулся к Сергею, обнял его за плечо. Тот грустно глянул на друга и уставился в потное стекло. Лисовский с трудом различал черные глазницы окон в темных стенах зданий, впервые почувствовал острую зависть к тем, кто спит в глубине комнат. Война для них практически закончилась, им не грозят раны, увечья, смерть. Где-то идут кровавые, ожесточенные бои, а здесь тишь, гладь да божья благодать. У кого-то из них можно переждать смутное время, бездумно лежать на диване целыми днями, читать книги, слушать радио...
А смог бы он, Костя, до конца войны на диване вылежать? Аж морозцем продернуло по спине от этой мысли. Ведь никто и никогда не узнает, где они скрывались, да и вряд ли кто осудит, проведай о мытарствах, через какие прошли парни. А совесть?
— Костька, — шепнул Сергей. — сзади вроде шпрехают. Поспрошай Женькину улицу.
Лисовский краешком глаза оглядел пожилую пару, видимо, муж и жена, прислушался к разговору, уловил конец фразы:
— ...я не могу больше терпеть, сил моих нет!
Муж склонился к жене, взял ее руку и негромко, с горечью, продекламировал:
— Я пал. Я жил и пал. И колокол упал. Мы оба: я и он. Сначала я, а после он...
— Извините, пожалуйста, — обернулся к ним Лисовский. — Где нам сойти, чтобы попасть на Ботанический бульвар?
Застигнутые врасплох, они замолчали, потом мужчина раздраженно отозвался, подозрительно оглядев парня:
— Я скажу, где вам лучше сойти.
Сошли через две остановки. Молча прошагали квартал, свернули на улицу, на которую указал пожилой немец. Сергей осветил фонариком глухую стену неприступных заборов.