СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ
Шрифт:
— Сколько хлопот мы людям приносим, — задумчиво проговорил Костя. — С кем встретимся, тому лишние заботы и опасности доставляем.
— Волки в стае и то друг друга держатся, — отозвался Груздев.
Вернулся помрачневший Жан, зло затарахтел стартером, а когда мотор завелся, выругался.
— Я знал, встреча с черным монахом не к добру!
— Что случилось, Жан?
— Американцы на отдых свои части с фронта отводят и всю дорогу войсками и техникой забили. Нам придется сделать большой крюк по разбитым
За городом снег поредел. Серыми глыбами с мохнатыми снежными шапками на макушках высились угрюмые гранитные скалы, потянулись густые леса, переметенную сугробами дорогу обступили могучие дубы, буки и вязы.
— О-ля-ля, — уныло пробормотал бельгиец, — нам немало придется попотеть, чтобы к обеду поспеть.
Жан будто в воду смотрел. Даже на невысоких взгорках машина буксовала, сползала к краю дороги, нависала над крутыми обрывами, под которыми бурным течением плескалась каменистая горная река. Друзьям пришлось вылезти и подталкивать автомобиль на бесконечных подъемах.
В небольшом поселке, пятачком прилепившемся к склону горы, около десятка домов из диких, грубо отесанных обломков скал, овчарни и коровники тоже выложены из камня. Пока добрались до тесной круглой площади с церковью и харчевней, человека не встретили. Жана безлюдье не смущало. Он повеселел и насвистывал бравурную мелодию. Заглушил мотор у брассери и первым делом приподнял капот.
— О-ля-ля, — отдернул от парящего радиатора обожженную ладонь. — Раскалился, лепешки можно печь.
Сергей с Костей под руку вслед за бельгийцем вошли в полутемную, освещенную горящими дровами в камине харчевню.
— О-о, матушка Мари! — Жан с порога разглядел у огня пожилую женщину, подбежал к ней, звучно расцеловал. — Давненько мы не встречались!
На усталых парней по-домашнему пахнуло парным молоком, яблоками и смолистым горьковатым дымом. Закопченная комната высока и просторна. Жарко пылают поленья в грубом, из камня, камине, пламя отблесками играет на медной и фаянсовой посуде, расставленной на полках. По стенам развешаны гирлянды лука, чеснока, перца, пучочки сухих трав. И такой тоской сжало сердце Сергея, хоть плачь.
Присели за длинный добела отмытый стол и, пока бельгиец вспоминал с хозяйкой общих знакомых, устало откинулись на спинки стульев.
— С мадам Мари, — шумно подсел к парням Жан, — мы долго водили бошей за нос. Я привозил сюда людей, она переправляла их в маки. Сколько русских здесь перебывало! Не думал, что еще раз придется у нее побывать...
В глубокой фаянсовой миске хозяйка подала дымящийся суп, поставила бутылку яблочной водки, принесла серый хлеб. Выпили по стаканчику кальвадоса, и Сергей с Жаном жадно набросились на обжигающую рот и горло наперченную похлебку с крупными кусками баранины. Бельгиец и за едой балагурил со старой приятельницей. Та в долгу не оставалась, и они то и дело покатывались
Лисовского с души воротило от запаха пищи, и он, преодолевая отвращение, через силу хлебал суп, ожесточенно грыз жилистое непроваренное мясо.
Пока парни неспешно одевались, Жан вышел к машине. Сергей прикурил от уголька, повернулся на минуту спиной к камину, радуясь живому теплу. Лисовский прислонился к стене, осунувшийся, погрустневший.
— Худо, Костя?
— Сам не пойму, — помедлив, отозвался тот. — Будто я во взвешенном состоянии и, пока муть в голове не осядет, не определю, что со мной происходит...
- О-ля-ля, — ворвался с улицы рассвирепевший Жан, сорвал берет, смял и швырнул на пол. — Мотор не заводится, перегрелся!.. У-у, проклятый монах!..
Лисовский невольно рассмеялся, когда бельгиец начал костерить и католическую, и кальвинистскую церковь, епископов, священников, монахов. О монашках, однако, он ни словом не обмолвился.
— Спроси у него, может, моя помощь понадобится?
— А твой друг в моторах разбирается? — недоверчиво спросил Жан. — Ах, понимает... Чего он молчит? Пошли и плевали мы на римского папу и...
Мадам Мари быстро-быстро затараторила, зажестикулировала руками перед лицом Жана, и тот, ошеломленно моргая, отступал перед ее бурным натиском. Ухмыльнулся, полуобнял, что-то прошептал на ухо, и хозяйка, не выдержав, улыбнулась и перекрестила бельгийца.
— Пошли, пошли... В декабре рано темнеет.
Костя наблюдал, как растягивали они брезент над мотором, расстилали под машиной замасленную полость. Постоял у окна и перешел к камину. Пододвинул тяжелый дубовый стул, осторожно сел, положил ноги на решетку.
— Вы больны, мосье?
— Да, легкое недомогание.
Женщина внимательно посмотрела на него, потом склонилась и неожиданным движением коснулась лба сухими, обветренными губами, как делала в его детстве мать, определяя, не повышена ли у сына температура. Растроганный парень следил, как хозяйка достала из громоздкого буфета бутылку толстого зеленого стекла, налила в бокал темной жидкости, добавила из котелка кипяток.
— Выпейте! — подала она бокал Косте.
Он почувствовал острый спиртной запах, заколебался. Мадам Мари настойчиво повторила:
— Пейте, мосье. Эльзасская водка на малине. Поспите, и болезнь пройдет.
Пока Костя добрался до постели, разделся и лег, его бросило в жар, закружило голову. Он впал в дремотное оцепенение. Слышал, как к нему подходила хозяйка, Сергей с Жаном, негромко разговаривали, прикасалась ко лбу и на цыпочках удалялись.
Опустошенный после сна, он пришел в себя, сперва не понял, то ли спал, то ли бодрствовал. Взглянул на окно — темно. Не иначе, время позднее. По светящимся стрелкам часов определил, что вечер перевалил за восемь часов.