Смерть - не азартный охотник. Самоубийство исключается

Хейр Сирил

В тот вечер Стефан поздно поднялся к себе. Он очень устал за день, а изучение материалов отняло у него много времени. Тем не менее ему не хотелось спать. Немного побродив бесцельно по комнате, он уселся в кресло и закурил сигарету, пытаясь сосредоточиться. Если бы здесь оказался случайный наблюдатель, он увидел бы совершенно другого Стефана, отличающегося от того самонадеянного молодого человека, который за чашкой кофе так уверенно провозгласил о своем намерении поставить на место страховую компанию. Наедине Стефан был все, что угодно, но только

не та самоуверенная личность. Напротив, он казался крайне взволнованным, наблюдатель добавил бы, даже встревоженным открывшейся ему перспективой. В то же время в нем ощущался человек, принявший твердое решение. Если он и стал другим, то определенно более значительным человеком.

Докурив сигарету, он наконец начал раздеваться. Он положил папку с газетными вырезками на комод, открыв ее на отчете, и время от времени отрывался от процесса раздевания, чтобы снова заглянуть в него, когда ему в голову приходило новое соображение. Так и стоял, наполовину одетый, и изучал отчет, когда дверь тихо открылась. Он поднял голову.

— Анна! — воскликнул он. — Почему ты не ложишься? Ты знаешь, который час?

— Не могу заснуть, — пожаловалась она. — Услышала, что ты ходишь, и поняла, что ты тоже не спишь.

Она вошла, одетая в ночную пижаму, и присела на его кровать, в раздумье покачивая ногами. Глядя на нее, Стефан не в первый раз задумался, понимает ли Мартин, как ему повезло.

— Дай мне сигарету, — попросила Анна.

Он молча достал сигарету и прикурил ее для сестры. Она заговорила только тогда, когда до половины докурила сигарету.

— Стефан!

— Да?

— Слушай, ты говорил серьезно там, в гостиной, правда?

— Конечно серьезно.

— И все так же серьезно настроен?

— Разумеется. А почему нет?

— Не знаю. Но ты выглядишь таким озабоченным.

— Ничего удивительного. Я действительно встревожен. Чертовски встревожен.

— Из-за этого? — Она указала на открытую папку, лежащую на комоде.

Он кивнул.

— Но ведь заключение было ошибочным, разве нет? — настаивала она.

— Да, безусловно, ошибочным. Мы ведь с этого и начали, верно? И все равно, будь я проклят, если понимаю, какой еще вывод они могли сделать при таких показаниях. Взгляни, например, сюда...

— Нет, не желаю об этом слышать, только не сейчас. Я выберу как-нибудь время, если смогу тебе помочь. Только, Стефан, я хотела убедиться, что ты не... что ты не потерял решимости, вот и все.

— Потерял решимость? Вот это мне нравится! Нет уж, не дождешься!

— Тогда все в порядке. — Она вдруг усмехнулась. — Ты выглядишь настоящим волевым мужчиной, даже в этом смешном нижнем белье. До тех пор, пока ты считаешь, что это дело стоит того, чтобы им заниматься...

— Я в этом чертовски уверен! Ты хоть понимаешь, в каком бедственном положении мы окажемся, если не сделаем это?

— Ах да, деньги! Я об этом не думала.

— Ну, зато можешь быть уверена, что я подумал.

— Ты всегда так гоняешься за

деньгами, верно, Стефан? Еще с тех пор, как мы были маленькими. Но меня не это беспокоит. Просто я не могу смириться с мыслью, что люди говорят об отце...

— То есть то, что дядя Эдвард называет позорным пятном?

— Если хочешь... но это серьезнее, правда! О, я не могу этого выразить, но чувствую, что у бедного старенького папы было достаточно неприятностей, когда он был жив, и мы должны хотя бы отчасти компенсировать ему это теперь, когда он умер, если сможем остановить отвратительные пересуды людей насчет него. Я имею в виду, как-то защитить его имя, понимаешь? Тебе это кажется не таким уж важным, да?

— Да.

— Что ж, ничем не могу помочь. Я и не надеялась, что ты поймешь. Видишь ли, на самом деле я любила отца, только он никогда не давал мне возможности проявить свою любовь, а ты, на мой взгляд, по-настоящему ненавидел его, и тебе даже не приходило в голову скрывать свою ненависть. Вот, собственно, и вся разница между нами.

— Я не согласен с тобой, — возразил Стефан. — То есть что касается ненависти к отцу. Ты не имеешь права так говорить.

— Извини, Стефан. Я не хотела задеть твои чувства.

— Никаких чувств у меня нет. Согласен, я не ладил с отцом, но не больше, чем ты. Кажется, мы просто не умеем находить общий язык с нашими стариками. Возьми, например, дядю Артура.

— Дядя Артур не в счет. Он был ненормальным. Его завещание только доказывает это. А папа другое дело. Он изо всех сил старался для нас, но у него всегда это выходило как против шерсти. И дело не только в нас. Казалось, он испытывал что-то вроде неприязни к жизни.

— Вот именно. Именно это и выяснило жюри, ведь так?

— Но он никогда не пытался спрятаться от жизни — вот в чем дело. И чем меньше нам удавалось сделать его счастливым, когда он был жив, тем больше наш долг...

— Сделать его счастливым сейчас, когда он умер? — не удержавшись от усталого зевка, подсказал Стефан. — Извини, Анна, но твоя теория загробного возмещения горестей не кажется мне привлекательной. Лично я считаю, что, если вообще отец сознавал, что с ним происходит, он скорее обрадовался бы умереть, как бы он не умер... К счастью, не имеет большого значения, кто из нас прав.

— Да, наверное, не имеет. Хотя я бы предпочла, чтобы мы с тобой одинаково смотрели на вещи. Это многое бы упростило.

— Милая моя сестренка, хоть однажды постарайся быть практичной. Мы же с тобой хотим одного и того же, разве не так?

— Да. С моим стремлением очистить память отца и с твоим твердым решением не упустить свой главный шанс мы должны составить довольно крепкую команду. Не считая Мартина.

— Да, конечно, — небрежно сказал Стефан. — Я и забыл о нем.

— Ладно, только в будущем постарайся о нем не забывать. — Неожиданно в голосе Анны прозвучали опасные нотки: — Не сомневаюсь, если бы ты мог, то с удовольствием бы это сделал.