Смерть отца

Френкель Наоми

– Я несчастен, госпожа! – кричит попугай в опустевший сад.

Белые розы Эдит все еще укутаны зимними покрывалами. В этом году ни у кого не было времени заняться ими. Порог дома уже покрывается тенями.

В доме ничего не происходит. Все было сделано в утренние часы, и время безделья и ожиданья обеда стынет в доме. Можно отдохнуть, но никто этого не хочет. Никто не открывает книг, не слушает радио. Заглядывают в газету и тут же ее откладывают без всякого интереса. Лица кудрявых девиц не накрашены, ногти не ухожены.

Фердинанд не причесал свою шевелюру. Ни о чем не говорится, ничего не делается. Только одна тема гложет души всех. Отец! Но об этом никто не говорит.

Девицы сидят с Фердинандом на ступеньках. Иоанна прячется в нише мраморной богини Фортуны. Франц и Бумба расположились в креслах в гостиной. Всегда они сидят вместе, боясь оказаться в одиночестве в эти дни. Все ждут, когда появится Эмми и позовет всех на обед в кухню, но до этого еще немало времени. И когда открывается дверь, и входит Филипп, его встречают в гостиной с чувством облегчения.

– Добро пожаловать! – бормочут все, словно сидели и только ждали его.

– Нет изменения в его состоянии, – отвечает Инга его вопрошающему взгляду.

– Температура опустилась, а потом снова поднялась, – говорит Руфь.

– Эдит у него, – говорит Фердинанд, видя его ищущий взгляд, – она там с Гейнцем.

Филипп смотрит на первый этаж. У дверей в комнату господина Леви лежит Эсперанто, уткнув нос в свои лапы.

После посещения Иоанны, настроение отца улучшилось. С шутливым выражением попросил он даже чашку кофе, и также шутливо встретил Фриду, которая ворвалась в комнату, держа в руках не «отравляющий напиток», а «бульон, дающий силу». Сердитым взглядом она окидывает все цветы в комнате! Проверено, как известно Фриде, что цветы отнимают у больного воздух для дыхания.

Сейчас лицо господина Леви прижато к подушке, час назад он внезапно впал в дремоту. Живое и неживое стало смешиваться в его мозгу, и не было сил навести порядок в этой странной путанице. Перед ним проносилось множество образов, слышались голоса, одна мысль сливалась с другой. Раскрыв глаза, увидел склоненное над собой лицо женщины, и принял его за лицо Иоанны. У женщины были длинные черные волосы, и он указал на ее склоненную голову, и закричал:

– Ты похожа на нее! Как ты на нее похожа, Иоанна!

– Да, да, отец, – шептала Эдит, склонившаяся над ним с глазами, расширенными от страха. Она осталась одна с отцом. Гейнц и Елена ушли завтракать.

– Отец, я около тебя, будь спокоен, – слезы текут из ее глаз. Вошел бы кто-то! Пришел бы! Отец пылает, отец погружен в бред, и она меняет повязку на его лбу, прижимает пальцы к его вискам, чтобы успокоить сильно пульсирующую в жилах его кровь. Вошел бы кто!

– Дед! Дед! – кричит Эдит.

Дед входит и бросается к постели сына.

– Снять с него потную пижаму! Подготовьте повязку на грудь!

Елена уже здесь. Дает больному лекарство, отирает

пот с тела. Кладет повязку на грудь. Елена успокаивает больного, и глаза его вернулись к реальности. Дыхание более спокойно. Дед опустил жалюзи. Его сын задремал.

– Нет лучшего лекарства, чем глубокий сон, – говорит дед и занимает место у постели.

– Иди, поешь, Эдит, – обращается к ней Елена, – отдохни немного.

У дверей комнаты стоит Филипп и ждет Эдит. Он спешит протянуть ей руки, и она кладет в них свою холодную руку. Глаза у нее красные. Внезапно увидел, что на руке нет обручального кольца. Она сняла его. Он смотрит на нее и она не отводит взгляда.

– Идем, Эдит. Позавтракаем вместе. Я тебя ждал.

Эдит берет его под руку. Нет смысла в разговорах в эти дни. Она молчит от страха, если ей зададут вопрос, что будет в будущем? Будущее это отец и его судьба. И вопрос этот никто решается задать. Они сидят у стола в кухне. Она подпирает руками голову и слезы текут по ее лицу. Никогда он не видел ее плачущей.

– Успокойся, Эдит. Будет хорошо. – Он гладит ее волосы.

Кухарка Эмми повернулась к ним спиной.

– Возьми, Эдит, – он протягивает ей платок.

Эдит встала, Филипп пошел за ней. Она вошла в кабинет отца и легла на диван. Ореховое дерево прикасается ветвями к стеклам окна, за которыми сгущаются облака, и в прореху видно то, что называют «оком солнца», прорываются полуденные лучи.

На ступеньках дома сидят Саул и Иоанна. Все утро она ждала его, и только сейчас раздался знакомый свист, которым обмениваются в Движении, из пустынного сада. Около Саула школьный ранец.

– Я решил все же сегодня пойти в школу, – оправдывается Саул.

– Что вдруг?

– Ты же знаешь, что в моей школе многие являются членами подразделения, так…

– Так что?

– Так я решил там поговорить о моей поездке в страну Израиля. Говорил с каждым из членов Движения. И многие – за меня.

– Но так это некрасиво, Саул, я представляла себе нашу войну по-иному.

– Как ты это представляла?

– Не как ползут от одного к другому и умоляют. Хотел, чтобы мы встали перед подразделением и доказали, что ты не сделал ничего плохого, и ты достоин репатриации.

– Наоборот! Я сказал каждому из них, что сделал плохое дело и раскаиваюсь. И многие из них теперь мои друзья, потому что я сказал им правду.

И Саул уже собрался вступить с ней в спор, но вспомнил то, что сказал вчера дядя Филипп, и промолчал. Вчера, поздно, пришел к ним дядя Филипп и рассказал, что господин Леви очень болен. Целый день Филипп находится в доме Иоанны, а по ночам ходит на занятия еврейской самообороны. Кристина одна находится в доме дяди весь день и большую часть ночи. Дядя сказал ему, что надо сейчас относиться с осторожностью к Иоанне. Потом он молчит в ответ, хотя ему есть, что сказать ей.