Смерть перед Рождеством
Шрифт:
– Как долго он здесь жил? – спрашивает Бирк.
– Два года, если верить Маркстрёму.
– А выглядит так, будто недели две… У меня был бы нервный срыв, увидь я свою комнату такой после двух лет моего в ней проживания. Посмотрим спальню?
Не дождавшись ответа, Бирк идет дальше. Я подхожу к одной из полок. Разглядываю корешки довольно зачитанных книг, склонив голову набок. Преобладающая тематика – социологическая и философская. С краю полки выдвинуты: «Настольная книга активиста», «Руководство по военно-политической блокаде». Я вытаскиваю наугад, пролистываю. Заметки на полях сделаны нечитабельным
16
«Социологическое изучение общественных движений: отторжение, статус, общество» (англ.).
Не испытывая особого желания в нее заглядывать, я ставлю книгу на место и прохожу на кухню. Это маленькое квадратное помещение с таким же квадратным деревянным столом и четырьмя стульями. На окнах голубые гардины. На подоконнике пустое вымытое блюдце. Больше ничего – ни цветов, ни лампы.
– Он курил?
– Ничего не могу сказать по этому поводу, – слышу я голос Бирка.
Открываю холодильник. В нем две бутылки крепкого чешского пива, банка соуса тако, сливочное масло и жалкий кусочек сыра, до истечения срока годности которого остается меньше суток.
Прохожу в спальню. Бирк уже там, стоит на коленях перед гардеробом. Он изучает пару ботинок. Внимательно разглядывает шнурки, потом подошвы, нюхает и ставит обратно.
– Ничего? – спрашиваю я.
Габриэль качает головой.
Кровать не застелена. Я нюхаю постельное белье: похоже, оно давно не стирано. На ночном столике возле окна кучей навалены бумаги. Вижу счет за аренду квартиры за декабрь месяц, зарплатную квитанцию из Стокгольмского университета, счет за мобильный телефон. На последнем – номер, который я набираю на своем мобильнике. Механический голос сообщает, что абонент временно недоступен.
– Телефон выключен или находится вне зоны действия сети, – повторяю я Бирку.
– Не ожидал ничего другого, – отзывается он.
Под счетом за телефон – другие бумаги. Я беру их, осторожно разворачиваю.
– Что там? – спрашивает Габриэль.
– Кассовый чек. Одиннадцатого декабря Хебер купил чашку кофе в кафе «Каиро». Расплатился, похоже, картой. Это всё.
– «Каиро», «Каиро»… – повторяет Бирк. – Это ведь совсем рядом с нами, правда?
– На Митисгатан, – читаю я в чеке. – Да, совсем рядом с бункером.
Сую бумажку во внутренний карман, но Бирк все видит.
– Положи на место, – велит он. – Ничего нельзя трогать до прибытия криминалистов.
– Мне свернуть ее как было? – спрашиваю я.
Он закатывает глаза.
Я кладу чек на место, и мы продолжаем осмотр спальни и платяных шкафов.
Все это мало способствует прояснению личности владельца. Точнее сказать, не способствует вообще.
– Думаешь, он планировал вернуться сюда? – спрашиваю я Бирка. – После той встречи, которая была у него на Дёбельнсгатан?
– Я ничего не знаю, – констатирует Бирк, уставя глаза в пол.
– А
– Думаю, что ответ на наш главный вопрос мы здесь не найдем.
Внезапно он присаживается на корточки.
– А это что?.. Следы ботинок… Видишь?
– Откуда? – удивляюсь я. – Мы оставили свою обувь снаружи. Я всегда знал, что ты хороший полицейский, Бирк… Но где следы? Я ничего не вижу.
– Для этого тебе надо присесть рядом со мной.
Я повинуюсь – и сразу же вижу все. Отпечатки массивных ботинок, большего размера, чем мой. В прихожей их множество. Узор на подошве смазан, как будто кто-то подтер его в спешке.
– Похоже, мы их здорово попортили, – замечаю я.
– Не думаю, – возражает Бирк. – Мы передвигались вдоль стен.
– Но это другие следы… Не те, которые я видел за мусорным контейнером на Дёбельнсгатан. Рисунок различается.
– Как мы могли не заметить этого сразу, – сокрушается Бирк.
Потом поднимается, делает несколько шагов в сторону двери – и заливается смехом.
– Это черт знает что…
В комнате Хебера тени падают косо, и свет потолочной лампы отражается от пола. Эта игра света и тени и скрыла от нас отпечатки ботинок – чистая случайность. Бирк снимает следы на мобильный.
– Они еще не просохли, – замечает он. – Нужно срочно вызывать Мауритцон.
– Да, но как этот человек проник в квартиру? – недоумеваю я. – Замок на двери не тронут.
– Наверное, у него были ключи, как у нас, – предполагает Бирк. – Это мог быть и сам Хебер, кто знает, – добавляет он, глядя в мое недоумевающее лицо.
Предположение из разряда тех, что только что высказывались над трупом. Их назначение – связывать воедино очевидные факты.
Где-то на полпути между Ванадисвеген, 5 и местом преступления на Дёбельнсгатан, на перекрестке, лоб в лоб столкнулись два автомобиля – треск, крики, вой сирен. Ошеломленные, мы наблюдаем происшествие с безопасного расстояния.
– Ты знаешь, – замечает Бирк, – что рвота – проявление абстинентного синдрома после «Собрила»? Если это будет продолжаться, ты не сможешь работать в полиции.
– Со мной всё в порядке, – заверил его я. – Спроси моего психолога.
Бирк хмыкает. В баре неподалеку детский голос поет песенку о рождественском гноме, который непременно вернется.
– Ты когда-нибудь верил в рождественского гнома? – спрашиваю я Габриэля.
– У нас они не водились, – отвечает он.
– А я верил, – вздыхаю я. – Достаточно долго, чтобы расстроиться, когда узнал, что его не существует.
– Ты разрываешь мне сердце, – ухмыляется Бирк.
Мы минуем толпу пьяных мужчин и женщин. Они смеются, что-то кричат.
– Так почему у вас не водились рождественские гномы? – спрашиваю я.
Утро. По другой стороне улицы движется процессия во главе с Лючией – женщиной моих лет. На детях белые балахоны и красные костюмы рождественских гномов. В руках погасшие свечи, пакеты со сладостями. На спущенных на лоб капюшонах блестит мишура. Не похоже, чтобы они особенно веселились. Город по-прежнему укутан темнотой, хотя давно проснулся – если, конечно, вообще когда-нибудь засыпал. На Хантверкаргатан полно машин. Уличные фонари стоят окутанные облаками выхлопных газов.