Смерть под кактусом.
Шрифт:
— Вот, видите... — зябко ежась, я тыкала пальцем то по линиям, то по цифрам, озабоченно вопрошая: — Понимаете? Получается, что вот эта линия должна проходить именно здесь, но здесь монастырская стена... поэтому тут обозначена поправка — сорок метров... Там есть колодец, следовательно, этот знак мы идентифицируем как колодец...
Шах очумело таращился, отчаянно пытаясь поспеть за моим пальцем. И если глазами ему это, худо-бедно, удавалось, то уж мозгами точно никак. Опасаясь, что столбняк непонимания может, не дай бог, привести к нервному срыву, я заторопилась:
—
— Хватит! — рявкнул вдруг Шах, и я сообразила, что малость перегнула палку. — Собирайся, поехали, хватит кислородом чавкать!
Тут наступил немаловажный для меня момент:
— Извините, но я не могу.
— Что? — Мне показалось, что это был не вопрос, а гвоздь, который Шах собирался заколотить в крышку моего фоба.
— Я не могу... Поиски могут занять много времени. А на мне шелковый халат и ботинки на босу ногу... Я простыну...
— Хорошо. Я пристрелю тебя раньше, чем ты простудишься. Идет?
Губы у меня задрожали, я зарылась лицом в ладони и заплакала. Шах пошуршал листочками, побарабанил по столу пальцами, матюгнулся и встал:
— Черт с тобой, припадочная.
Если здесь и есть женские вещи, то, скорее всего, они принадлежат Моли. То есть, принадлежали. Ей они уже вряд ли понадобятся. Меня в данную минуту заботило, что Моль была худа, как жердь, вдруг на меня ничего не налезет? Подождав, когда Шах направился в соседнюю комнату, я поднялась, быстренько смахнула слезы и просочилась следом. Здесь стоял платяной шкаф. Шах распахнул створки и задумался. Я горько вздохнула, давая понять, что стою за спиной, потом аккуратненько шагнула ему под руку и углубилась в тряпичные недра. Шах недовольно крякнул, но промолчал.
Через несколько минут я была экипирована с головы до ног и счастлива. Наконец-то мне удалось согреться, сбросив этот проклятый ледяной балахон. Теперь я могла торчать на улице сколько угодно — Моль была мерзлячкой и знала толк в теплой одежде.
Отодвинув занавеску, висящую на кухонном окне, я выглянула наружу и поняла, что пока еще нет даже намека на близящийся рассвет. По всей видимости, небо снова обложено плотными, словно пуховая перина, облаками и денек в очередной раз будет мрачным и мерзким.
«Как и вся моя жизнь...» — с неизвестно откуда взявшимся оптимизмом подумала я и двинула к Шаху, зовущему меня со двора нежным голосом пароходной сирены.
— Где тебя черти носят?
Шах стоял возле заведенной иностранной грязнухи, и глаза его пылали праведным гневом. Я Шаха раздражала, и он явно не мог дождаться того момента, когда от меня можно будет избавиться с чистой совестью.
Я села в машину, смиренно рассуждая о том, что обижаться на Шаха, по большому счету, нечего, поскольку я испытывала к нему точно такие же трепетные чувства и весьма искренне желала свернуть шею. Но Шах в своих чувствах пошел дальше и, откровенно наплевав на божьи заповеди и права человека, пристегнул мою правую руку наручниками к дверце. Сердито нахохлившись, я помалкивала.
Наконец
В лес уходила едва заметная тропа. Почему мы остановились именно здесь, я могла только догадываться. Скорее всего, лесную дорогу возле монастыря размыло дождями, так что проехать по ней можно было лишь на тракторе. А мы срежем часть пути, пройдя через лес.
Так оно и вышло. Минут пятнадцать мы сосредоточенно сопели и толкались боками на узкой тропе, но оба помалкивали. Не знаю, о чем размышлял в эти минуты Шах, я же напряженно думала, как исправить ситуацию, весьма осложненную наличием наручников.
Совершенно неожиданно мы уткнулись в глухую монастырскую стену. Получив ориентир на местности, я живо заворочала мозгами и вычислила наше местонахождение. Тем временем Шах остановился, вытащил изрисованные листки из кармана и сунул мне:
— На! Давай, испытай удачу.
— Мне в наручниках неудобно...
— Потерпишь. От тебя зависит, сколько ты еще промучаешься...
А вот в этом я ни секунды не сомневалась.
— Туда! — буркнула я, махнув рукой вдоль ограды.
Вскоре мы вышли к размякшей от ливней дороге,
той самой, по которой ходили с подругой. Машина по ней и в самом деле не прошла бы, чему я сейчас радовалась. Кое-как доковыляв до часовни, я присела на Корточки, оперлась лбом о кулак и стала думать. Шаху тоже пришлось сесть рядом, но это ему не понравилось, и он встал, подняв и меня.
— Я так не могу! — воскликнула я. — Мне надо подумать, а вы меня все время дергаете. Мне надо сосредоточиться! Однако все мои маленькие хитрости никакого воздействия не имели. Шах таскался возле меня как приклеенный. Я лазила по мокрым кустам, ходила к роднику, считала шаги, возвращалась... Все это Шах проделывал вместе со мной и, казалось, становился веселее и бодрее с каждой минутой. Я была почти в отчаянии...
Мысленно поминая родственников Шаха до двенадцатого колена, я понуро плелась вдоль кладбищенской ограды. Сейчас покривившиеся и оттого выглядевшие в предрассветной дымке еще более зловеще кресты не производили на меня ровно никакого впечатления. Пожалуй, я даже была бы рада, если бы из-под какого-нибудь просевшего холмика выскочил хохочущий полуистлевший покойник. Тогда Шах грохнулся бы в обморок, а я смогла бы наконец отцепить эти проклятые браслеты.
— Вот тут... согласно моим вычислениям... — монотонно забубнила я голосом училки геометрии, сорок третий год повторяющей безмозглым сопливым оболтусам одно и то же, — проходит воображаемая линия, пересекающая западную ограду кладбища...