Смерть под парусом
Шрифт:
Около часу дня мы перекусили на скорую руку, так как капитан решил, что ставить судно на якорь нет времени, если мы хотим добраться до Солхауза к вечеру. Недалеко от Солхауза была назначена встреча с нашим ветераном, и капитан боялся опоздать. Это был первый ленч наспех за всю неделю пребывания на борту яхты, и тем не менее Уильям ворчал и всячески проявлял недовольство». С Уильямом не так-то легко ладить, — прервав чтение, заметил Роджер. — Ему пойдёт на пользу, если он узнает, что его поведение мне не нравится. «Принимая во внимание, что Кристоферу, очевидно, хочется побыть в обществе Эвис, капитан всю вторую половину дня вёл яхту один, лишив тем самым Уильяма удовольствия — в наказание
— Ну, это уже наглость, Роджер, — возмутился я.
— «…Капитан простил его, и мы скоротали вечер за беседой, потягивая коктейли. Пили за Кристофера — по прибытии в Роксем Кристофера ожидало письмо, в котором сообщалось, что ему предоставляется должность в Малайе, — и, после того как Филипп и Тони, как всегда, продемонстрировали свою преданность друг другу навеки, компания разошлась спать».
— Здорово, а?! — воскликнул он с видом победителя.
— Отлично, — ответил я и на сей раз не покривил душой, ибо никак не ожидал, что отчёт за истёкший день окажется таким кратким.
— А ты знаешь, вести судовой журнал — увлекательнейшая штука, — упивался Роджер. — Увлекательнейшая. Для меня это просто одно удовольствие.
— Не сомневаюсь, — подтвердил я.
— Пойду уберу журнал. Люблю, когда вещи лежат на своих местах, — объяснил Роджер, сбрасывая на ходу с ног резиновые тапочки. — А потом — спать.
— Замечательная мысль, — ответил я. — А кстати, где ты его держишь?
— В положенном месте — над кормовым люком. Там у меня специальная полочка для него, — И он на цыпочках вышел из каюты.
Я стал поспешно стягивать с себя всё, что на мне было надето, и, когда он вошёл, я уже был в постели и воевал с одеялами.
— Привет. — Роджер оглушительно захохотал. — Быстро ты свернулся. Но не думай, что тебе предстоит сладкий сон. Эта койка, пока не привыкнешь, кажется немного жестковатой.
Я повернулся лицом к стене и буркнул!
— Спокойной ночи.
Несколько минут Роджер ворочался и кряхтел, потом я услышал, как он последний раз причмокнул губами и потушил лампу. Вскоре я обнаружил, что деревянная койка действительно весьма неудобное ложе. Сначала у меня заныло бедро. Я попытался изменить позу, но только испортил всё дело, и чем больше я вертелся с боку на бок, тем сильнее давила на меня духота. Наконец, оставив надежду заснуть, я смирился со своим положением и погрузился в размышления.
До моего слуха доносилось тяжёлое, мерное дыхание Роджера, и это делало моё ночное бдение ещё более невыносимым. Я с горечью вспоминал, как он упорно заставлял меня выслушать его записи в судовом журнале, когда меня так клонило ко сну; сам-то лёг и заснул как убитый, а я вот теперь маюсь
Утром, едва приоткрыв глаза, я несколько секунд сонно разглядывал красное пятно, маячившее в другом конце каюты, пока не сообразил, что это Роджер в пижаме. Он только что начал одеваться. Увидев, что я проявляю признаки жизни, он задал нелепый вопрос:
— Ты проснулся?
Я пробурчал что-то нечленораздельное, что могло быть истолковано как угодно.
— Тебе ещё рано вставать, — сказал Роджер, и его зычный голос донёсся до меня сквозь дремоту, как трубный глас. — Сейчас только восемь.
Я застонал, а Роджер продолжал:
— Я же говорил тебе вчера, что поведу яхту в Горнинг сам. Там мы остановимся и позавтракаем. А пока можешь немного поваляться.
Он надел спортивную рубаху, фланелевые брюки и, шлёпая босыми ногами, вышел из каюты. Я слышал скрип канатов — видимо, он ставил парус, — шарканье ног по палубе и скрежет якорной цепи, пронёсшейся от носа к корме, и затем тихий плеск воды за бортом — яхта отчалила. Я лежал не шевелясь, и мало-помалу меня снова убаюкал еле слышный плеск волн.
В половине девятого я стряхнул с себя остатки сна, выбрался из постели и через носовой люк поднялся на палубу. Утро было яркое и спокойное. Веяло холодом, хотя на небе не было ни облачка. Слабый западный бриз надувал большой парус яхты. По обоим берегам высились зелёные заросли камыша, кое-где между ними поблёскивала в лучах солнца вода.
Я ощутил небывалую лёгкость, которую, как мне кажется, человек способен испытывать только на равнинных просторах. Я не видел Роджера из-за разделявшей нас крыши каюты и окликнул его:
— Славный денёк, Роджер!
Как раз в этот момент яхта огибала излучину у Солхаузской заводи, и наш капитан ответил мне не сразу. Наконец яхта вышла на прямую, и я услышал, как он весело прокричал что-то в ответ. Я ещё немного посидел на палубе, но потом, сообразив, что человеку не первой молодости не следует прохлаждаться в одной пижаме на свежем сентябрьском ветерке, резво потрусил вниз, схватил полотенце и отправился к умывальнику, что стоял под люком. Плескаясь под краном, я слышал голоса из других кают, причём отчётливее всего до меня донеслось: «Доброе утро, милый!» Хрипловатый голос, без сомнения, принадлежал Тони.
Затем на всю округу загремело радио, зазвучал «Erlk"onig». [1] Когда музыка оборвалась, диктор бодро объявил что-то по-немецки, и вслед за его словами послышались вступительные такты «Die Forelle». [2] По-видимому, твердолобые тевтоны — магнаты радиовещания — считают, что домашние хозяйки должны мыть посуду не иначе, как под аккомпанемент классической музыки. Я быстро натянул старенький костюм и распахнул дверь в смежную с нашей каюту, чтобы лучше слышать.
1
«Лесной царь» — баллада Ф. Шуберта.
2
«Форель» — баллада Ф. Шуберта.